Юрий Булычев «Религиозно-философские идеи М.М.Бахтина»

Бахтин Михаил Михайлович (5 (17) ноября 1895 г., Орёл — 7 марта 1975 г., Москва) — русский философ, культуролог, теоретик европейской культуры и искусства.

Одним из примеров трудной судьбы в Советской России всякого одаренного мыслителя, сохраняющего связь с традиционными христианскими и национальными культурными ценностями, может служить жизнь М.М.Бахтина.

Михаил Михайлович Бахтин родился в г. Орле, окончил филологический факультет Петроградского университета, в 1920 г. начал педагогическую и научную деятельность в Витебском пединституте, принявшись за работу над проблемами нравственной философии и философии литературы. Вернувшись в Ленинград, молодой ученый издал несколько литературоведческих статей, осмелившись взяться за исследование творчества «реакционного» Ф.М.Достоевского. Официозные печатные органы «На литературном посту» и «Литература и марксизм» подвергли статьи Бахтина идеологической критике, а к концу 20-х годов за ученым закрепился ярлык «враг народа». Органы безопасности завели на него уголовное дело и заключили в Соловецкую тюрьму. В 34 года измученный доносами и допросами Бахтин заболел. потерял ногу и был сослан с женой в Кустанай. После пяти лет ссылки, в 1945 г. Бахтину удалось устроиться преподавателем литературы в Мордовский пединститут в Саранске, где он проработал оставшуюся часть жизни. В 1946 г. ученый защитил диссертацию «Франсуа Рабле и история реализма», однако только в начале 1960-х годов началась публикация его работ, встретившаяся с большими препятствиями. В то время как книги Бахтина становились известны за границей и в различных странах появлялись бахтинские общества, советские власти продолжали относиться к ученому и его трудам с подозрением. В 1961 г. Бахтин ушел на пенсию, оказавшись затем с женой в доме для престарелых близ Подольска. Здесь жена его умерла, а Бахтину столичная писательская организация помогла перебраться в Москву. Там он и прожил до смерти в марте 1975 г.

Ныне большой вклад Бахтина в отечественное литературоведение, в решение ключевых проблем лингвистики, искусствознания и общей теории культуры общепризнан. Однако далеко не осознано еще духовное значение оригинальной философии словесного творчества, очерченной мыслителем в начале его научного пути. Между тем эта философия, проникнутая влиянием христианских ценностей, может быть расценена как продолжение фундаментального русского учения о соборности человеческого бытия, познания и мышления.

Основополагающим понятием для Бахтина в процессе оформления его философского воззрения служило понятие личной «вненаходимости» людей относительно друг друга. Такого рода вненаходимость определяется единственностью и неповторимостью нашего персонального существования в мире, и обусловливает в свою очередь способность дополнять самопознание одного человека познанием его со стороны другого, а также духовно и телесно оформлять личность личностью. Например, хаос самоощущений ребенка, поясняет Бахтин, ценностно оформляется извне материнской, родительской заботой и родительским словом. Изнутри себя самого человек никогда бы не мог заговорить о себе самом в любовном, ласкательно-уменьшительном смысле, говоря о «рученьках» и «ноженьках» любимого существа. «Я испытываю абсолютную нужду в любви, которую только другой со своего единственного места вне меня может осуществить внутренне… Эта с детства формирующая человека извне любовь матери и других людей на протяжении всей его жизни оплотняет его внутреннее тело…» [1]

Уникальный по глубине синтез индивидуального нравственного сознания с этически-эстетической направленностью сознания на бытие другого человека Бахтин видит в Христе, Который во всех своих нормах противопоставляет понятия «Я» и «ближний», с необходимостью абсолютной жертвы для себя и милости для ближнего. Определение Бога в христианстве, как Отца Небесного, позволяет санкционировать и оправдывать милость к человеку там, где внутри себя самого он не может себя миловать и оправдывать принципиально. «Чем я должен быть для другого, тем Бог является для меня. То, что другой преодолевает и отвергает в себе самом как дурную данность, то я приемлю и милую в нем как дорогую мне плоть другого».

Наличие двух не сливающихся сознания, базовым элементом каждого из которых является отношение одного сознания к другому, Бахтин считает принципиальным условием всех творчески продуктивных событий, несущих нечто новое, единственное, неповторимое. В частности, в художественном соотношении сознания автора и сознания героя литературного произведения первое призвано конкретно очертить, ценностно оформить и завершить второе, а оно — оттенить незавершимость авторского мировосприятия. Таким образом, в сфере литературы отражается общий формообразующий принцип души — принцип оформления внутренней жизни человека из сознания другого. В итоге подобного формообразования только и может сложиться целостное понятие человеческой жизни, как жизни прожитой другим во времени. Ведь я сам, будучи субъектом времени, вневременен. Целое моей жизни не имеет ценностной значимости для меня самого, поскольку события моего рождения, ценностного пребывания в мире и, наконец, моей смерти совершаются не во мне, а в других. Сюжет моей личной жизни в значительной мере создают другие люди — ее герои. И только в изложении своего житья для другого я сам становлюсь героем этого процесса.

Бахтин тонко замечает: уже в факте моего самосознания сказывается то, что я ценностно отражаюсь в Ком-то, что Кто-то глубоко заинтересован в моем бытии и моей доброте. Однако этот скрытый момент Божественной «другости» запределен моему самосознанию и принципиально не гарантирован, ибо это ограничило бы свободу и уникальность моего «Я». Нельзя жить и осознавать себя ни в гарантии, ни в пустоте, но только в вере, заключает Бахтин. Осуществление же веры и есть жизнь, воспринимаемая изнутри. Во внутреннем жизненном смысле, Бог открывается нам через покаяние и прехождение себя. Там, где мы преодолеваем в себе ценностное самодовление, преодолевается именно то, что закрывало от нас Бога. Там, где мы абсолютно не совпадаем с самими собой, открывается место для Божественного.

С точки зрения соборно-личностной философии, мыслитель подвергал критике монологические, индивидуалистические, «обедняющие», по его выражению, теории. Последние объясняют бытие и существование из одного единственного, одинокого сознания, стремясь понять все в качестве объекта, познаваемого единственным, ни с каким иным сознанием не взаимодействующим умом. Этой установкой и определяется теоретическое обеднение действительности, так как всякого рода творческая продуктивность бытия обусловливается не слиянием всех воедино, но заострением своей вненаходимости и неслиянности, использованием привилегии своего единственного места вне других людей. «Когда нас двое, то с точки зрения действительной продуктивности события важно не то, что кроме меня есть еще один, по существу, такой же человек (два человека), а то, что он другой для меня человек, и в этом смысле его простое сочувствие моей жизни не есть наше слияние в одно существо и не есть нумерическое повторение моей жизни, но существенное обогащение события, ибо моя жизнь сопереживается им в новой форме, в новой ценностной категории — как жизнь другого человека, которая ценностно иначе окрашена и иначе преломляется, по-иному оправдана, чем его собственная жизнь.»[2]

Сама душа человеческая, по слову Бахтина, есть «дар моего духа другому». Все формы одушевленного, этического и эстетического бытия, подчеркивал мыслитель, принципиально не могут быть формами выражения только себя и своего, но являются формами отношения к другому и к его самовыражению.

Все эти глубокие религиозно-философские идеи ранних работ Бахтина, возможно, нашли бы в дальнейшем более развитое и системное выражение, если бы тому не препятствовали гнетущие, угрожающие условия жизни ученого. Поэтому сегодня, когда сложилось бахтиноведение и много говорится о вкладе Михаила Михайловича в исследование творчества Достоевского, Толстого, Рабле, форм средневекового карнавального сознания и многого другого, необходимо не упустить из внимания глубоко русского, христианского, соборно-философского пласта в наследии Бахтина.

Заканчивая обзор традиционно-русских явлений в духовной культуре Советской России 1930-х годов, следует подчеркнуть, что, при всем желании уничтожить всякий истинных духовно-культурный консерватизм, всякую положительную связь общественного сознания с православно-национальными ценностями, коммунистическая диктатура по большому счету оказывалась бессильной на этом разрушительном поприще. Даже тогда, когда непокорные земным властям писатели и художники физически уничтожались, их образы и их идейное наследие приобретали еще большую духовную красоту и пророческую силу в глазах современников и последующих поколений, подобно образу и наследию отца Павла Флоренского, расстрелянного в 1937 г., но не отказавшегося от Бога, от священства, от своих убеждений. Словами о. Павла нам было бы уместно закончить эту главу и автор думает, что следующая мысль нашего выдающегося мыслителя и ученого, высказанная им в одной из итоговых своих работ, может органично завершить рассмотренную тему:

«…Человек не может быть порабощаем окончательно. Настанет день и он свергнет иго возрожденской цивилизации, даже со всеми выгодами, ею доставляемыми. Близок час глубочайшего переворота в самых основах культурного строительства… История претерпевает величайшие сдвиги не под ударами многопудовых снарядов, а от иронической улыбки… Споры, борьба и гонения указывают на какую-то историческую нужность оспариваемого. Но наступает час, когда не спорят; тогда, может быть, даже оценивают тонкость разработки выдохшейся цивилизации. Но сказано короткое слово «не надо», и им все решается… Мы-то еще спорим против возрожденства, мы-то еще критикуем его предпосылки и сложившуюся из них культуру. И, вероятно, — это последние споры. А потом, те, кто будут за нами, ничего не отрицая, нисколько не возражая против тонкости научных дистинкций, и разработанности художественных приемов и т.д и т.д., скажут роковое «не надо», и вся сложная система обездушенной цивилизации пойдет разваливаться, как развалилось в свое время многосложное сооружение астрологии, как развалилась схоластика, как развалились и разваливаются за ненадобностью великие империи» [3] .

[1] Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества.-М.:Искусство, 1979. С. 47.

[2] Там же. С. 79.

[3] Флоренский П.А. Итоги. Сочинения. Т.2. У водоразделов мысли. М.:Правда, 1990. С.346-347.