Юрий Булычев «Православие, Россия и современная цивилизация»

Название данной статьи подразумевает актуальнейший вопрос русской мысли. Недостаточная проясненность отношения православной традиции и современной цивилизации усугубляет принципиальный раскол сфер церковной и социально-культурной жизни в России и в других православных странах. При этом Православие остается как бы неким заповедником христианской духовности вне практической связи с социальным бытием, а последнее оказывается под властью отчужденного экономико-технологического механизма, предоставленного самому себе (то есть определяющегося только материально-прагматическими критериями) и тем самым отрицающего какое-либо духовно-смысловое, собственно человеческое содержание социальных процессов. Чем обусловлено глубокое расхождение Православия и современной цивилизации? Возможно ли возрождение былой культурной связи христианства и общества, сближение церковной духовности и светской культуры? Должна ли Православная Церковь сознательно влиять на характер  окружающей политической и социально-экономической жизни, проявлять цивилизационную инициативу или призвана ограничиваться только отвлеченной религиозно-нравственной проповедью миру?  Автор полагает важным обсудить эти вопросы хотя бы в самом общем концептуальном смысле и в тезисной форме, предполагаемой ограниченным пространством журнальной публикации.

 

1. Приступая к делу, необходимо разобраться в том, что мы понимаем под Православием и что под современной цивилизацией.

В самом общем смысле, Православие есть наиболее традиционная и мистически глубокая разновидность христианства. Славянское слово «Православие» (правильное славословие Бога) по сути дела равнозначно греческому понятию «ортодоксия» (правильное мнение). Ортодоксальность Православия воплощается в его церковности и в твердом хранении Православной Церковью истин Откровения. Стало быть, Православие есть церковь Христова на земле, неколебимо приверженная религиозному учению, полученному апостолами от Иисуса Христа. Важнейшие критерии православного христианства – строгое соблюдение в церковной жизни догматических и канонических положений, утвержденных Вселенскими соборами, Поместными и Архиерейскими соборами автокефальных церквей, строгая преемственность к богословскому наследию святых отцов, в котором утверждается главенство апофатическогопринципа богословия и придается основополагающее значение мистическому началу богопознания. Православные ортодоксальность и традиционализм сочетаются с постоянным духовным обновлением опыта христианской веры и жизни в подвигах святости иноков, духовенства, мирян. Животворение и обновление мистического богосознания Церкви осуществляется в значительной мере благодаря харизматической, неформальной традиции старчества, транслируемой в межличностных отношениях подвижников, защищаемой преданием Церкви и почитанием старцев церковным народом. Поэтому в Православии немыслимо укоренение каких-либо внешне авторитарных идеологических и организационных форм, типа общеобязательной богословской доктрины или догмата о непогрешимости Папы Римского. Здесь традиционно отсутствует приверженность к строгой формальной упорядоченности, идеологической четкости и законченности вероучения. Восточное христианство избегает умножения догматов под влиянием «актуальных задач» и потребностей «современности». Во многих важных проблемах богословия и церковной жизни оно предоставляет большую свободу мысли и мнения, стремясь создать не столько мировоззренческую  систему, сколько разработать методы, приспособленные для решения определенных богословских и религиозно-нравственных задач.

Эта жизненная объемность и смысловая многогранность Православия ярко отражается разнохарактерностью православных святых и наиболее чтимых существ ангельского мира. Среди них мы видим и самоуглубленных аскетов (Антоний и Макарий Египетские, Григорий Синаит, Нил Сорский), и государственных мужей (Константин Великий, Владимир Святой, св. благоверный князь Александр Невский), и беззащитных «страстотерпцев» (Борис и Глеб), и выдающихся подвижников мысли (Григорий Богослов, Григорий Нисский, Григорий Палама), и парадоксальных юродивых (Симеон, Андрей, Василий Блаженный, Ксения Блаженная), и воинов за Правду Божию (Георгий Победоносец, Архангел Михаил).

Православная Церковь, с присущим ей акцентом не на нормативно-моральной стороне, а на духовно-энергийной основе христианства как религии благодати, избегает строить, в отличие от  Римско-католической Церкви, свою внутреннюю организацию на юридических принципах, взятых из опыта государственной жизни. Она тяготеет к типу патриархально-семейного союза, проникнутого чувством сердечно-духовной  общности архиереев, священства и мирян. Важнейшим организационным  признаком стремления Православия к идеалу семейности,  духовной органичности и жизненной естественности является автокефальное устройство Вселенской православной Церкви, в соответствии с пределами тех национальных и государственных единств,  которые сложились  в  ходе  самобытного движения культурно-исторической жизни. Восточная Церковь не только не покушается на  общественно-историческое многообразие, духовную суверенность народов и национальных путей в истории, но, наоборот, благословляет всякую национальную самобытность, стремясь просветить и бережно   приобщить   ее  к  источникам  благодати. Вселенская универсальность Православия базируется не на  унификации церковной структуры, не на унитарных идеологических формах и моделях религиозной жизни, а на сознании глубокого, воплощенного во Христе единства человеческой природы, на вере в способности  всякой  личности воспринять дары благодати, на уповании в грядущее обожение всей твари. Столь характерная для Православия потребность соединить Божественное и человеческое, небесное и земное, бережно преобразить все естественное и самобытное, воплощается в особом, трепетном и сердечном почитании Богородицыи святых. Крайне существенное отличие Православия от западного христианства (более моралистичного и нормативного, чем духовно-интуитивного) определяется традиционно укоренившейся способностью православного человека лицезреть «умную красоту» образов ангельского мира и стремлением к эстетическому преображению земного бытия энергией этой высокой и тонкой духовно-телесной красоты.

Отсюда вытекает особое значение культовой стороны в православном жизнепонимании, где культ  является  отнюдь не условно-символическим действием,  подобным светскому обряду, но «мистическим методом» сочетания посредством церковных таинств начал Небесного и земного мира,  способом преображения сил  и сущностей последнего духовной энергией Божества. Православие из всех христианских конфессий наименее демифологизировано и десакрализировано, верно замечает известная православная писательница Татьяна Горичева. Оно стремится освятить всю жизнь, внести литургически-ритуальное измерение в повседневное бытие, а понятия «добро – зло» зачастую вытесняет другим, более сакральным отношением: «чистое – нечистое».

Так в лоне Православия развивается особый, далеко не характерный для других, более обмирщенных христианских конфессий, сакрально-символический взгляд на мир. Понятие святой духовной чистоты, жизненно-практические критерии пребывания человеческого духа в истине первостепенны для православного сознания, довольно равнодушного к внешней убедительности и логической доказательности воззрений. Взгляд не из ума, не из чувства, а из сердца крайне характерен для православной точки зрения на мир. Этим объясняется то, что ценность целомудренности, уравновешенной трезвенности миросозерцания, в котором не должно быть уклонений в сторону неразумной чувственности или отвлеченной умственности, является наиважнейшей для восточного христианина. Его стремление совершенствовать не только нравственные начала человеческого существования, но и сами духовные силы-побуждения, лежащие в основе нравственных начал, его глубокая богословско-мистическая сосредоточенность заставляют искать не внешнего знания, а способов сокровенного приобщения к истине, духовного зрения, сердечного ведения.

Не прекращающиеся предложения реформировать Православие в сторону упрощения богослужебного языка, литургических форм и догматического учения свидетельствуют об особой труднодоступности православного духовного опыта тем, кто рационалистически разрывают дух и материю, мыслят с позиции «исторического прогресса» и руководствуются всякого рода «актуальными требованиями современности». Ибо основные положения христианства вневременны, являясь выражением Откровения о Божественной природе человеческой личности, о пути ее спасения, о земных судьбах тварного мира и его небесном предназначении. Православиекак наиболее традиционное христианское исповедание устремлено не в будущее, не в прошлое, а в каждый данный момент времени озабочено воспроизведением изначального религиозного опыта и сохранением церковных возможностей приобщения к нему верующих.

 

2. Переходя теперь к сжатой характеристике нынешней цивилизации, следует напомнить, что она родилась под влиянием секулярной идеологии историцизма и прогрессизма, утвердившейся в процессе разложения христианских принципов мировоззрения западного общества и обусловившей культ «передового», «современного» ценой отрицания органических связей с прошлым, а также с вневременными началами человеческого бытия. Устои этой цивилизации были оформлены Великой французской революцией, заложившей базовые институты того, что можно назвать «современным миром». Французская революция и ее кульминация – казнь короля – положили начало светской псевдорелигии Запада, которая определяется верою в высшую ценность мирского комфорта, личной свободы и демократии. Отказавшись от подданства Отцу Небесному и от Богооткровенных, традиционных начал в области общественной, государственной, культурной жизни, сугубо земной, греховный человек начал опыт устроения своего существования на началах корыстолюбивого рассудка. Демократический социум – носитель духа народовластия – подменил собою Церковь. Отныне обителью истины стала воля народа, а критерием истинности идей и ценностей степень их конвенциональности (от лат. conventio – согласие, договор), то есть общепринятости, общедоступности. Трансцендентное, эзотерическое, харизматическое в социальной жизни, духовно-ариcтократический архетип «малого стада» посвященных, глубоко хранимые всякой Традицией и придающие культуре мистическую глубину, со времени утверждения демократической эпохи вытесняются сугубо профанными, секулярными ориентирами. В новой либерально-буржуазной цивилизации сакральной личности монарха не остается духовного пространства, и потому французский король уничтожается (а там, где монархия сохраняется, монарх начинает играть конституционно ограниченную, культурно-декоративную роль). Отныне «быть» для «демократического человека» означает существование только в рамках трехмерного мира материальных явлений и функционирование в качестве члена гражданского общества. Рассудочность буржуазного социума влечет атрофию всех высоких и тонких способов восприятия духовных оснований бытия. Главным средством самоутверждения индивидуума становятся деньги, выражающие культ расчетливости и практической пользы. Новая вера в то, что денежный капитал есть выражение социальной ценности личности, что человеческий рассудок – единственное мерило истины, что от лица истины глаголет большинство, что человек есть полный хозяин своей судьбы, а демократия (как неограниченное господство воли наличных поколений над судьбами нации и культуры) – высшая форма организации общества обрела свое священное предание, формы социального воздействия, вошла в плоть и кровь Запада.

В наше время очерченные выше принципы мировоззрения стали глобальными установками «современного духа», распространившись и в контекстах незападных культур. Буржуазная же цивилизация приобрела ныне черты тоталитарно-либералистской модели жизнедеятельности общества, навязывающей отрицание всякого рода объективных ценностей и культивирующей принципы коммерческого успеха, материалистического гедонизма, самовозрастающего потребительства, индивидуализма как единственно истинные, прогрессивные,  продуктивные, отрицание которых несовместимо с современностью и является якобы уделом неполноценных «наций-изгоев».

Итогом эволюции западной цивилизации к одномерной, тоталитарно-либералистской модели является распад человеческой души, вырождение творческой воли, потребности и способности свободной самореализации личности. Это разложение человеческой духовной сущности в рамках современного мира отмечается самыми разными мыслителями, говорящими, как и Ж. Бодрийяр, что «у нас теперь поистине царство свободы – всеобщей ни–к–чему–не–привязанности, никому–не–обязанности, ни–во–что–не–верия…».

По общему признанию видных отечественных и зарубежных мыслителей у истоков духовного кризиса современного мира лежит рационалистическая дереализация всех объективно значимых ценностей (прежде всего, Бога, души, совести, правды, смысла бытия), не поддающихся верификации научными методами. Итогом освобождения личности от традиционных ценностных представлений стали глубокий субъективизм и практицизм Запада, воплотившиеся в идеологии  «прав и свобод», отрицающей социальное значение каких-либо высших (сверхиндивидуальных) императивов и тем самым ориентирующей массовое сознание на самовозрастание потребления и «качества жизни». Эту ценностно-уклончивую формально-правовую доктрину уместно назвать «идеологией» пустых норм, поскольку она представляет собой «идеологию» без идей, без идеалов. Теоретически последняя претендует ориентировать процесс социализации на развитие автономной личности, способной повсеместно проявлять самодеятельность и свободу выбора, но практически приводит индивидуума, потерявшего духовное основание внутренней жизни, к подчинению внутренне обезличивающим нормам «политкорректности» и потребительского существования. У человека с таким, либерально выхолощенным самосознанием нет достаточно высоких ценностных устоев самобытности духа и атрофирована воля к персональной самореализации вопреки внешнему социальному давлению. А потому он не имеет необходимых мировоззренческих мотивов и духовно-волевых ресурсов для творческого саморазвития и действительной реализации своих прав.

Разложение духовно-волевого начала личного бытия приводит к тому, что человек современного мира оказывается марионеткой, опутанной паутиной тотальной зависимости от систем информационно-политической манипуляции,  страхования и кредита, от банковских счетов, курса валют и валютных махинаций, от давления моды, рекламы, мнения массмедиа и т.д. и т.п. И никто ничего не в силах сделать для разрыва этой паутины и освобождения от нее. Хотя все понимают, что прогрессирующее потребление далеко не необходимых, избыточных товаров, произведенных за счет затрат невосполнимых природных ресурсов и навязанных людям давлением психологически изощренной экономической пропаганды, ведет социально-экономическое развитие современного мира к неминуемой экологической катастрофе.

Во многом благодаря своей безыдейности идеология либерализма и потребительства оказывается весьма способной к глобальной экспансии, ибо соблазняет каждого отдельного человека опытом внутренне распущенного, порой даже разнузданного бытия (согласно принципу: «расслабляйся и получай удовольствие!»), а также образамиидеализированного и мистифицированного товара на уровне инстинкта и подсознания, независимо от вероисповедания, расы, национальной принадлежности людей. Либеральная потребительская идеология именно соблазняет, а не принуждает, ибо делает свое дело не через внешне принудительное навязывание тех или иных понятий, а посредством всемирного, тотального культивирования ложных потребностей – потребностей существовать, мыслить, чувствовать в согласии с известными рекламными образцами «качества жизни». «Жить и трудиться, чтобы жить качественнее; жить, чтобы потреблять лучший и совершенный товар» – такова абсурдная суть идеологии без идеалов.

Осмысливая антигуманные следствия опыта либерально-капиталистической цивилизации, необходимо очертить парадокс трансформирования технологической рациональности в иррациональную репрессивную технологию социальной жизни, направленную на лишение человека духовного существа и свободы воли. Об экономически обусловленных предпосылках данного процесса говорил еще К. Маркс. На духовные стороны подобной трансформации рациональности обратил внимание Вернер Зомбарт в своей классической книге «Буржуа». Там он обозначил перспективу отчуждения деловой рассудочности от индивидуального и социального субъектов и превращения ее в некое самостоятельное существо («дух капитализма»), противостоящее хозяину и принуждающее последнего действовать в нечеловеческих и даже бесчеловечных интересах этого существа. Развитую форму анализа подобной метаморфозы можно найти в работах Герберта Маркузе, который раскрыл мировоззренческие предпосылки и социально-историческую логику превращения частичного и  внешнего управления человеком в систему «преформирования» потребностей, интересов, ценностных предпочтений, тотально манипулирующую людьми через управление их внутренним миром. В итоге утверждается принцип бесчеловечного функционирования либеральной рыночной цивилизации, который можно уподобить типу существования глобального, самодовлеющего технотронного Механизма, требующего, чтобы народы планеты стали однообразной биологической массой, необходимой Ему в качестве средства обеспечения Его непрерывного саморазвития; чтобы своим потреблением они расчищали Ему рынок для производства продукции, а своим производительным трудом приводили в движение Его технологические мощности.

 

3. Данные нами определения характерных особенностей Православия и современной цивилизации приводят к мысли об их принципиальной несовместимости, не в силу того, что православное мировоззрение отрицает ценность науки и технического прогресса, а в силу различия вероисповедных оснований Православия и либерально-капиталистической социальной модели. Наиболее явные точки противоречия первого и второй определяются тем, что

Православие настаивает на принципе недоверия всему человеческому и необходимости упования на спасительную Божию благодать во всех наших начинаниях. Современная же цивилизация базируется на ложной вере в самодостаточность человеческого разума, культе научного расчета и практической пользы, якобы способных гарантировать счастливое существование рода человеческого.

Православие утверждает первенство духовных целей жизни, ценностей строительства христианской личности и спасения ее души. Современная цивилизация – принцип удовольствия в этой жизни и безответственности за душу личности.

Православие учит о борьбе со страстями как средстве усовершенствования человека. Современный мир культивирует разного рода похоти и страсти, как факторы формирования эгоцентричного потребителя и стимулы развития потребительской экономики в качестве высшей цели социальной жизни.

Православие подчеркивает духовную опасность богатства, его порабощающие потенции и видит его оправдание только в служении общественным целям и задачам благотворительности. Современная цивилизация под влиянием протестантизма культивирует самоценность денежного капитала как символа богоугодности личности и утверждает либералистский принцип безответственности капитала перед обществом, согласно тезису: «деньги мои, что хочу, то с ними и делаю».

Православная вера и установка на ее открытое исповедание предполагают легальное иерархическое строение общества по типу организма, чья жизнедеятельность должна быть подчинена духовным целям, освещена традиционными ценностями православной и национальной культуры и призвана направляться выражающим эти цели и эти ценности просвещенным руководящим слоем – подлинной элитой народа. Современная цивилизация  же продуцирует формальную демократию, негативный отбор правителей и нелегальную, тайную, глобальную их иерархию, складывающуюся преимущественно на основе власти паразитарного и преступного денежного капитала.

Осуществленное нами сопоставление позволяет заключить, что если современная цивилизация имеет под собой определенные вероисповедные устои, явно противоречащие православно-христианскому учению, то и Православие имеет свои определенные цивилизационные ориентации. Далеко не всякий тип организации общества обладает легитимностью и оправданностью в свете православной традиции. Это обстоятельство заставляет нас поставить  вопрос о необходимости и содержании православной цивилизационной инициативы.

 

4. Проблема построения православной цивилизации в России наших дней весьма сложна, подразумевая целый комплекс вопросов, касающихся состояния российского общества в контексте современного мира. Тем не менее, взятая в принципиальной сути своей, эта проблема предполагает возможность позитивного решения. Православие остается высшим выражением истины христианства на земле, сохраняя притягательную силу для всякой искренней человеческой души. На российской почве же оно более чем религия, поскольку определяет духовный код русской культуры и архетипы русского национального самосознания. Восточно-христианская традиция, в отличие от западно-христианских  исповеданий, не располагавших значительными ресурсами богословско-мистического опыта и давно истощивших свои жизнестроительные потенции, обладает неисчерпаемыми возможностями общественно-культурной актуализации. По словам современного греческого богослова Христоса Яннараса, высказанных в его известной книге «Вера Церкви», отсутствие актуального воплощения Православия в конкретной, исторически динамичной культурной «плоти» вовсе не означает, что семена церковной истины погибли, а заключенный в них живительный сок иссох. Противостояние Запада и Православия только на первый взгляд кажется чудовищно неблагоприятным для последнего, однако «в действительности речь идет о зерне, погребенном и умершим в земле: вот что представляет собой Православие наших дней. Но в самой этой смерти – надежда и вера православных христиан. Задача православного свидетельства сегодня заключается в различении между животворным погребением “пшеничного зерна”, и безнадежной и необратимой коррозией, открыто разъедающей структуру еретической цивилизации».

Следует отметить, что в наши дни все более отчетливо проявляется ослабление мировоззренческих функций идеологии позитивной научности. Научное знание, в силу его глубокой специализации, разрывающей связь ученых с обществом, ввиду антигуманных тенденций научно-технического рационализма, а также неспособности научными методами разрешить экзистенциально-смысловые проблемы человеческого существования, уже не воспринимается как панацея от неясности смыслов и несовершенств жизни. В этой ситуации религия вновь становится общественно востребованным фактором мировоззрения, восстанавливая свою традиционную социальную роль в современной культуре.

Стало быть, объективные условия для активизации православного просвещения складываются достаточно благоприятные. Перспектива общественно-культурной актуализации христианских ценностей в России наших дней  во многом определяется субъективной способностью священнослужителей и деятельных мирян преодолеть наследие синодального и коммунистического периодов (повлекших атрофию соборно-общественных начал церковного бытия, ослабление собственной роли Церкви во всех процессах жизни российского общества), дабы начать готовить мир к новому восприятию вечной истины христианства. Этого требует православная традиция, понимающая Церковь отнюдь не в качестве секты или некой специфической частной «конфессии», обособленной от проблем мира, национальной жизни, культуры и государственности.  Православие, как отмечали мы ранее,  есть учение об одухотворении и преображении тварного бытия в его конкретном многонародном, многокультурном разнообразии. Уход от мира, однозначное осуждение его  в глухой оппозиции современности – не православная установка, чреватая маргинализацией христианской традиции. Также и одна только моральная проповедь христианских добродетелей, вне учета состояния мира и действительных духовных потребностей людей, обречена оставаться «гласом вопиющего в пустыне», будучи бессильной предотвратить процесс мумификации и стагнации Православия. Проповедь и всякого рода христианское служение, не проникнутые надеждой привести мир к лучшему, то есть более одухотворенному и справедливому состоянию, окажутся малодейственной моралистической практикой, лишенной социального влияния. Только позитивное восприятие Православием нужд мира сего, задач строительства одухотворенной культуры и человечной цивилизации, лишь установка на усовершенствование не одной личной души, но и общественных отношений способны вдохнуть новые силы в восточное христианство, вновь превратить его из зерна, спящего в земле, в силу духовно-историческую. Отказ же от такой деятельной позиции, от органической связи Веры и Правды обрекает Православие на исторический упадок. Если православные перестанут видеть перспективу своей социальной миссии, то они неизбежно скатятся на положение одной из сект и впадут в противоречие с фундаментальной православной идеей преображения мира (а не ухода от мира или отрицания его).

Нет сомнения, что Русская Церковь в наши дни начинает остро сознавать свою ответственность за состояние общества, государства, культуры, цивилизации, а не только отдельной человеческой души. Свидетельством того являются многообразные социально-культурные инициативы церковного руководства, а также принятие Юбилейным Архиерейским собором 2000 года «Основ социальной концепции Русской Православной Церкви».

Однако это только первые, не вполне уверенные шаги к возрождению должной жизнестроительной роли церковных сил в современной России. Впереди нас ожидает более конкретная и четкая программа движения нашей страны в духе Православия на ее самобытном историческом пути. При этом следует видеть определенные принципиальные и культурно-исторические трудности, ожидающие  православную цивилизационную инициативу.

Прежде всего, следует учесть, что Православие как учение об ином мире, о Царстве Божием принципиально не может быть сведено к роли некой «методологии», предназначенной для решения проблем бренной, земной жизни.  Христианству, как  известно, свойственен довольно пессимистический взгляд на перспективы развития земного мира со всеми его собственными началами рационального расчета и технологической гарантированности социального существования. Цивилизационная проблематика относится к периферии православного мировоззрения, центральное содержание которого определяется задачей спасения человеческой души и преображения мира силою Божественной благодати. Поэтому в буквальном смысле слова православной цивилизация быть не может. Слишком многое из инструментария земного бытия людей не имеет значения в эсхатологической перспективе нового неба и новой земли, к чему духовно устремлено Православие. Мы полагаем, что со сферой цивилизации (включающей типы государственности, права, экономических систем, науку и технологию, разного рода социальные институты) Православие связано не непосредственно, а посредством православной культуры, отвечающей за актуализацию христианской духовности в формах свободного человеческого творчества. Именно православная культура, воплощенная в достаточно современной христианской философии, христианских государствоведении, социальной и экономической теориях, должна проводить православный дух в сферу цивилизационного развития общества.

Православная культура призвана активно содействовать прорастанию зерна истинной веры в современной социальной среде, пробуждая во всякой неравнодушной душе сердечную способность восприятия истины христианства,  доводя до смысла принципы христианского мировоззрения, а в их свете и основания культурно-исторической самобытности нашей страны. Уразумение при этом глубинных судеб нашей Родины способно стимулировать православное обращение русских людей, поскольку чувство родного необходимо для понимания подлинности человеческого бытия, нравственных оснований Божия мира, где любовь, единодушие, взаимопомощь, а не ненависть и вражда, являются жизнетворческими силами. Именно через связь с Родным активизируются органы сердечного восприятия Истины и прозревается природа Божественного Абсолюта  как триединства Отеческого, Сыновнего и любовно-духовного начала.

Конечно, современный мир будет всячески противодействовать активизации христианского просвещения, широко предлагая религиозно восприимчивым людям разного рода сектантские пути и оккультные суррогаты подлинной религии. Надо заметить, что сектантство и оккультизм – органические элементы современной цивилизации, духовно близкие ее существу. Ибо секта есть своего рода выражение либерального партикуляризма, приоритета частных интересов над идеями народной духовной общности, Традиции, культурно-исторической органичности общественного бытия. Оккультное же мировоззрение, с его отрицанием начал личного Бога, личной свободы и духовной благодати, с принципами безликой целокупности мира, с верой в магическую возможность пользоваться тотальными духовными связями для достижения практического успеха, – принципиально родственная параллель позитивистско-научного мировоззрения.

Учитывая сказанное выше, а также слабость культурной актуализации Православия и зачаточное состояние этого процесса в нашей стране, нетрудно понять, сколь многообразны социально-исторические препятствия в деле строительства христианского общества. Чтобы дать возможность его развитию, необходимо переломить инерцию современного мира, взять под разумный и нравственный контроль его стихийное саморазрушительное функционирование, для чего требуются огромные духовно-волевые ресурсы, которыми пока не располагает наша незначительная по числу и влиянию христианская общественность.

Поэтому формирование христианского и национального самосознания общества на путях строительства православной культуры, накопление ресурсов духовно-консервативного авторитаризма, способного преодолеть функциональное самодовление современной цивилизации, а затем подчинить цивилизационный механизм служению человеческим, духовно и нравственно обоснованным целям, –  основополагающие задачи мыслящих и деятельных православных в наше время.

 

5. Осмысливая содержание этих задач, естественно различать их негативно-критические и позитивно-проективные аспекты. При этом осуществление жесткой критики современного социального миропорядка, призванной «расчистить место» в умах для принятия перспективы нового общественного строя, не должно приводить православных деятелей к апологии ветхой старины и к отрицанию ценности граждански развитых начал культуры и цивилизации (как метабиологических способов собственно человеческого существования). Последние в рамках христианского мировоззрения должны быть поняты в качестве форм саморазвития образа Божия в человеке и обеспечения сверхприродного достоинства человеческой личности. Опознавая негативный смысл таких догматов современного мира, как принципы самодовлеющей свободы, демократии, экономизма, тотальной рыночности, материалистического потребительства и гедонизма, христианская мысль призвана параллельно создавать проект не идеальной, утопически совершенной модели общества, но сравнительно более человечной и подчиненной служению объективным ценностям. Личный долг и ответственность перед Богом и ближними, цели нравственного развития и спасения души, одухотворенный строй государства, самоуправление общественной жизни, справедливость в социально-экономической сфере, экологизм в сфере технологии, милосердие и братское отношение людей как идеал общественных связей – вот базовые устои новой цивилизационной модели, органически сопряженной с ценностями православной культуры. Православная по духовным ориентациям цивилизация может быть определена как цивилизация развития личных и общественных созидательных сил, начал  творчества и служения, а не материального стяжательства, потребительства и физического наслаждения. В такого рода цивилизации не должно быть места партийному политиканству, власти финансового капитала, биржевым махинациям, спекулятивным сделкам и культу самодовлеющей человеческой свободы. Экономическая система здесь должна быть основана на некапиталистических принципах общественно полезного труда, социальной справедливости и личного предпринимательского служения национальным и государственным интересам. Такого рода экономическая самодеятельность, очевидно, может быть мыслима лишь под контролем не формально-правового, но духовно содержательного государства. Будучи направлена на общенациональные цели и призвана Верховной властью служить не получению прибыли любой ценой, а развитию производства, разрешению задач общества на поприще утверждения благополучия, эффективности, творческой инициативы в области  народного хозяйства, экономическая самодеятельность должна вовлечь в свою орбиту самые широкие и нравственно здоровые народные силы.

Именно развитие народных, общественных сил жизни, а не одной державности, государственности, следует отнести к важнейшим задачам оздоровления российского бытия. При этом жизненно необходимо предначертать пути строительства отечественного общественного организма, критически переосмыслив либеральную модель гражданско-атомистического общества.

Дело в том, что такого рода модель, взятая из социального опыта Запада и опрометчиво насаждаемая в России, не отвечает не только традиционным условиям российского общественного развития, но и препятствует действительному осуществлению гражданских прав, борьбе с бюрократизацией государства. Гражданско-атомистическая модель предполагает, что общество имеет только количественное измерение и состоит из абстрактно самоопределяющихся  изолированных индивидов. При этом каждый человек мыслится как отвлеченный гражданин, юридически связанный с государством. Но такое общество, которое состоит из абстрактных граждан и конституировано формально-правовыми институтами, не имеет достаточных оснований для внутренней консолидации и активной защиты личных прав своих членов. Подобный, внутренне аморфный и разрозненный социум провоцирует распад всех социальных связей конфессионального, национального, сословно-корпоративного порядка, определяющих органичность и внутреннюю прочность любого общества, оказываясь чрезвычайно выгоден для господства какой-либо одной социальной группы.

Нам представляется, что более конструктивной является модель гражданско-корпоративного строя, который конституирует общество как совокупность естественно сложившихся самоуправляющихся корпораций и общин, объединенных единством национально-культурных ценностей и государственных интересов.  В рамках этой модели личность выступает в конкретности своих социальных связей, оказываясь на арене «большого» социума представительницей реальных сил общественной жизни, защищенной в своих правах принадлежностью к определенному «малому» обществу или общине. Таким образом, каждый индивидуальный субъект гражданско-корпоративного строя призван соотносить ценности и интересы своей корпорации, членом которой он является по конкретному социальному положению, с ценностями и интересами государственного целого, гражданином которого он выступает независимо и параллельно членству в своей корпорации. Такая внутренняя динамичность очерчиваемого общественного устройства способна благоприятствовать развитию социальных сил, гармонии общественной жизни, где чисто корпоративные интересы уравновешиваются общегосударственными, а последние опираются на внутренне структурированное и самодеятельное общественное начало.

В рамках гражданско-атомистического типа общества абстрактно понимаемая личность, входя в искусственно созданные, идеологизированные организации (партии, профсоюзы и т.д.) представляет не столько потребности социальной жизни в ее конкретности, сколько отвлеченные догматические программы и политические интересы определенных влиятельных групп. Это способствует отнюдь не росту сил социальной жизни, а возрастанию идейной разнородности, искусственной партикуляризации ее, иссушающих все органические ее начала. При этом либерально-ориентированная государственная власть, насаждая абстракцию прав человека вообще и атомизированность гражданского общества, использует разрозненность общественных сил для  утверждения власти одной, чиновно-олигархической корпорации политиканов и финансовых дельцов над всеми другими социальными слоями ^[1].

Стало быть, отрицание корпоративного представительства с точки зрения либеральной, гражданско-атомистической и парламентско-многопартийной концепции  закономерно приводит к внутреннему разложению общественного начала при всевластии правящей группировки.

Поскольку именно общество есть источник всякого рода естественности, спонтанности, жизнетворческой и национально-культурной продуктивности социальной жизни, в то время как государство – фактор сравнительно внешней ее организации, принудительного формообразования спонтанных социальных сил, постольку следствием отрыва государственных форм от общества является тотальная бюрократизация социума. Бюрократия как внутренне безжизненная, формальная сила всегда культивирует некие отвлеченные идеи, будь то западничество, либерализм, коммунизм, стремясь оправдать свое существование организационным посредничеством между такого рода идеологемами и социальной действительностью. Бюрократическое правление – признак глубокого нездоровья нации и неразвитости общества в государстве.

Здесь надо сказать, что принципиально неверно противопоставлять государство и общество в духе западного либерализма. Ибо государство есть, так или иначе, всегда государство данного общества, его политическая форма. И, наоборот, всякое общество есть общество данного государства, его питающая, психологически и культурно живая социальная почва.  Без национально и культурно самобытного общества государству незачем существовать, нечего охранять, оформлять, организовывать. Без государства же общество способно впасть в хаос противоборства разрозненных групповых и частно-эгоистических интересов.

Что же касается бюрократии, то она есть нечто сравнительно самостоятельное в отношении и общества, и государства.  Относительно общества она есть «надобщественное» орудие государственного управления. Относительно высшей государственной власти – аппарат ее отчуждения и противопоставления обществу. Аппарат, способный подменить государственные цели своими корпоративными интересами. Поэтому интересы общества и государства состоят в подчинении бюрократии и Верховной власти и действительным потребностям национально-общественного организма как живой основы государственности.

Но для осуществления очерчиваемой социальной модели необходима сверхуправительная возвышенность государственной власти над бюрократией как орудием государственного управления. Необходима идеократия, которая только и может подчинить бюрократию государственной идее. Либеральная же система лишена нужных духовно-нравственных и волевых ресурсов для осуществления этой задачи. Ибо если нет идеократической высоты Верховной власти, если за нею не стоит никакой великой идеи, кроме бескрылого принципа «хорошо» (т. е. сыто) жить, она не в силах внушить дух самоотверженного служения чиновничеству, не в состоянии воспитать аристократию и потому неизбежно подпадает под влияние бюрократической идеологии, так что верховный правитель сам становится высшим  бюрократом.

Разумеется, в качестве социального условия подчинения бюрократии общественно-государственным целям нужна корпоративная (можно сказать, ново-сословная)  самоорганизация общества, способного осознавать, выражать и защищать свои интересы перед государством. Бюрократизация общественно-государственного организма, следовательно, есть всегда результат двойственного процесса: разложения достаточно высокой, дисциплинирующей правящий слой и консолидирующей общество идеи и оскудения социальных сил жизни, обусловливающих способность социума к самоорганизации и самоуправлению. Бюрократия имеет имманентное устремление подчинить своим корпоративным интересам государственную власть, нейтрализовать общество, административно и экономически сковав его способность к самоорганизации. Бюрократический аппарат в этих целях понижает, профанирует государственную идею и подменяет общественную инициативу произволом чиновников, считающих себя выразителями «народной воли». Бюрократическое государство есть всегда олигархия, то есть псевдоаристократия, а в пределе мафиозный симбиоз корпоративно сплоченного чиновничества с организованной экономической и уголовной преступностью. Осуществляя заговор как против общества (подменяя его самодеятельность иссушающим социальные силы администрированием), так и против государства (превращая его в «частную лавку» коррумпированного, мафиозного чиновничества), безнаказанная бюрократия, способствуя самовозрастанию криминальности, антиобщественности и антигосударственной продажности правящего слоя, ведет к гибели всю страну.

Рассуждая об общих социальных процессах, автор этой статьи, как понимает читатель, имеет в виду прежде всего современную российскую действительность. Для меня несомненно, что будущее России без радикального изменения сложившегося криминально-олигархического режима чревато сокрушительной общественно-государственной катастрофой, по сравнению с которой Великая революция 1917 г. может показаться сравнительно органичным и конструктивным переходом от одной идеократии к другой. Также для меня несомненно и то, что в поисках цивилизационной альтернативы либерально-капиталистическому строю, нравственно и культурно нелегитимному в России и принципиально противоречащему природно-географическим условиям нашего «месторазвития», необходимо опираться  на социально-экономический  опыт недавнего советского прошлого, отделяя его национально плодотворные моменты от духовно ложных, чужеродных русским идеологических принципов.

Во всяком случае, вполне очевидно, что если мы хотим продвигаться к новой социальной модели, достаточно отвечающей как православным представлениям о должной социальной жизни, так и русским национальным стремлениям к социальной справедливости, служению правде, освобождению человеческой души от власти денег, то должны будем твердо принять необходимость авторитарного ограничения порочных стихий мира сего. А вместе с этим – и трудовую экономику с ведущим общественным началом, государственную поддержку объективных, традиционных ценностей, постоянное национально-общественное и церковное преодоление всех тенденций нисхождения человека к страстям и стихиям низшего порядка. Такого рода особенности очерчиваемой социальной модели заставляют нас обратиться к рассмотрению ее типологической связи с тем общественным строем, который получил историческое название «социализм».

 

6. Нет никакого сомнения, что первоначально идея социализма (предполагавшая в умеренной форме общественное ограничение, а в радикальной – отрицание права частной собственности) явилась органическим продуктом христианского сознания в сфере европейской секулярной культуры, приложением христианско-нравственных критериев социальной справедливости и человеческого братства к общественно-экономическим проблемам Нового времени. Вместе с тем, социалистическое учение сложилось как имманентное следствие внутреннего развития либерально-капиталистической формации, как естественный общественно-разумный вывод  ввиду роковых тупиков индивидуализма, социальной расщепленности, бездушности и экологической обреченности рыночной индустрии.

При всем том социализм стал еще и псевдорелигиозной доктриной в сознании своих основоположников и последователей, поскольку играл в специфических новоевропейских условиях роль секулярной альтернативы христианству. Однако данная вероисповедная окраска вовсе не выражает сущности социалистического учения, с одной стороны, глубоко фундированного христианской традицией, а с другой (по научно-теоретической форме своей), ориентированного на позитивное решение земных социально-экономических проблем и порожденного массой реальных фактов бытия либерально-буржуазного общества. Данное обстоятельство хорошо понимали русские мыслители славянофильского направления, выступавшие только против атеистических и грубо уравнительных сторон социалистического учения, но признававшие свойственный ему приоритет общественного начала над частным в социально-экономической жизни. Так, например, Н.П. Гиляров-Платонов, хорошо изучивший на Западе опыт новоевропейского социально-экономического развития, заключал, что как бездуховно-космополитический капитализм Ротшильда, так и пролетарско-атеистический социализм Маркса являются двумя чуждыми христианской Европе историческими путями. С большим интересом Гиляров-Платонов следил за развитием на Западе христианского социализма, стремившегося органически соединить христианскую веру, идею национального Отечества и принципы социальной справедливости. Именно подобного рода идейный синтез мыслитель считал особенно значимым  и  для судеб быстро европеизирующейся России. Гиляров-Платонов, И.С. Аксаков, Ф.М. Достоевский допускали, что свой здравый практико-экономический характер социализм способен обрести лишь в положительной связи с Православием, общинными традициями русского народа и сверхклассовым характером отечественного монархического государства. А  К.Н.Леонтьев предполагал, что социалистическая идея призвана сыграть на государственно-экономической почве ту же роль, которую сыграло христианство в свой ранний период на почве религиозно-государственной. Этот оригинальный мыслитель крайне правого толка был совсем не против, если бы русская религиозность и государственность подчинили своим  интересам европейский социализм и какой-нибудь русский царь стал во главе социалистического движения, как св. Константин во главе новой для его времени христианской цивилизации, противопоставив это движение западному буржуазному миру. Такого рода метаморфозу не исключали со своей стороны леворадикальные народники Герцен и Бакунин. Последние прямо  призывали Царя-Освободителя продолжить раскрепощение России на пути социалистических преобразований, стать вождем славянского Востока и освободить его от влияния буржуазного Запада. Теоретики же умеренного народничества 1880-1890-х годов, в частности И. Каблиц, взяли принципиальный курс на синтез начал традиционной русской духовности и государственности с принципами общинного социализма.

Наличие глубоких христианско-социалистических тенденций в российской жизни и в русской мысли, при радикальном неприятии как правыми, так и левыми отечественными мыслителями буржуазной цивилизации, не говоря уже о практическом опыте социалистического развития России в ХХ веке, дает нам объективные основания предположить, что социалистическая перспектива для современной России не может быть сброшена со счетов.  Более того, при критическом очищении социалистической идеи от конкретно-исторического наслоения псевдорелигиозного, казарменно-коллективистского марксистского вероисповедания, эта идея может оказаться гораздо более благотворным, чем прежде, глобальным концептуальным противовесом идеологии либеральной цивилизации.

Стало быть, западной формуле  «секуляризм, либерализм, капитализм» мы можем логически и практически противопоставить русскую формулу «христианство, соборность, социализм», подразумевая, конечно, что соборность, в отличие от коллективизма, имеет свой идеал в церковности и не противостоит личности.

Вполне очевидно будут внутренне противоречивы и практически негодны модели, включающие в один ряд  христианство, либерализм, капитализм;  христианство, соборность, капитализм или христианство, либерализм, социализм.

Очертив самый общий подход к решению осмысливаемой задачи, обратим теперь внимание  на принципы внутреннего устроения христианско-социалистической формации, чтобы уяснить механику согласования в ней различных планов человеческого бытия.

Прежде всего, нужно подчеркнуть, что сравнительно с псевдорелигиозными тоталитарно-социалистическими режимами рассматриваемая модель предполагает достаточно деидеологизированный социально-экономический строй, чуждый какой-либо идеологической сакрализации, ибо он, выражая преимущественно мирскую, земную сторону человеческого бытия, призван руководствоваться здравым смыслом, трезвенным разумом в отношении науки, техники, общественных отношений, народного хозяйства. Разумеется, Церковь и государство должны ценностно санкционировать, идеологическим и законодательным образом защищать социалистический порядок, но только как общественную форму, de faсto наиболее соответствующую идеалам справедливости и общественного контроля над технологическими и экономическими силами социума. Именно за счет культурно осуществляемой связи с Церковью социализм, выражающий объективно истинный приоритет общественного начала над частно-индивидуальным в сфере социальной жизни, должен приобрести смысл не безличного коллективизма, а личностно-соборный оттенок, чтобы  дать обширную возможность  реализации индивидуального начала в частной сфере – сфере семьи, семейной экономики, вероисповедания и мировоззрения, познания и культурного творчества.

Далее, соборный, христианский социализм, в отличие от социалистических режимов недавнего прошлого, в силу своего не доктринарно-идеологического, но естественно-жизненного  и  духовно-органического характера, должен быть чужд крайне искусственным идеолого-политическим скрепам социальной организации, тяготея к национально-органичным, общественно-традиционным  формам. Это будет не столько  умышленно проектируемый режим, сколько естественно развивающийся и формообразующийся уклад, более-менее спонтанно вырастающий из народно-исторической общности обычаев, религии, языка, культуры. То есть речь идет о национально-культурном  социализме, одинаково далеком от интернационально-социалистической модели нашего советского прошлого и от национал-социализма германских язычников и расистов.

В рамках национально-культурного социализма решающее значение для структурирования общественной жизни получают не партийно-идеологические и бюрократические инстанции, но корпоративные общности и единицы общественного самоуправления – компактные органичные общины, территориально совпадающие с церковными приходамии тесно связанные с многообразием местных нужд населения, с  задачами местной  жизни, на уровне которой должны решаться основные проблемы повседневного человеческого  бытия.

На уровне же общегосударственного политического строения  рассматриваемую модель резонно мыслить как естественную социально-представительную систему, допустим, в виде Совета страны. Последний, решительно отличаясь от искусственно-идеологического  парламента, служащего Советом партий, призван являть собой не собрание профессиональных политиков, думающих главным образом о своих партикулярных интересах, но собор представителей самоуправляющихся территориальных образований и корпораций, воспроизводящий в миниатюре весь национально конкретный общественный организм.  Такого рода собор, располагающий разветвленной структурой экспертных комиссий, должен в функциональном смысле замыкаться на правительственную инстанцию, безусловно обязанную проводить его решения  в практическую жизнь, под контролем волевого центра государства  – Главы  Верховной власти, действующего в тесном союзе с властью духовной первенствующей  в стране конфессии, равно как с «лучшими людьми» народа.

Подобная личностно-авторитетная инстанция, на наш взгляд, является необходимым условием живой централизации и координации процессов в широко самоорганизующемся обществе, принципиально соответствуя коренному для него принципу соборности, то есть христианско-духовному, национально-культурному и государственному единству  людей в многообразии их личных творческих проявлений. Безлично-коллективный тип Верховной власти был бы дополнительным источником бюрократизма, столь опасного для всех социалистических систем. Непосредственно персональный же характер высшей власти, при развитом народном представительстве, с одной стороны, и при независимости воли Главы от прямого влияния отдельных социальных групп, классов, корпораций, с другой, может стать внушительной силой ограничения бюрократических тенденций  социализма.

В конечном счете, столь враждебная всякому органическому обществу бюрократия могла бы быть поставлена под пристальный контроль личностно-авторитетной власти монархического типа и низовой контроль общественно-выборных властей на уровне местных самоуправляющихся единиц,  и таким образом значительно ограничена в своем чиновничьем самоуправстве.

Остережемся далее вдаваться в конкретные особенности христианско-социалистической формации. Главное, что мы хотели подчеркнуть, коснувшись начал жизнедеятельности, задаваемых этой формацией, – наличие у нее собственной органической логики функционирования, чуждой известным порокам  либерально-буржуазного  и  тоталитарно-социалистического строя. Подытоживая суть данной логики, можно сказать, что предложенная модель, будучи по форме светской, оставляя большую свободу человеку в области духовного развития и всякого рода творчества, всем духом и укладом социально-соборной жизни, единовластным поддержанием ценностей религиозной традиции, тесной связью с церковным и национально-культурным началом процессов воспитания, образования, государственной и военной службы, способна создать наиболее благоприятные условия для сохранения и роста в обществе сил органического единодушия, доброжелательства, товарищества, патриотизма.

При этом авторитарные черты, очевидно присутствующие в модели христианско-социалистической формации, обращаются не на искусственную идеологизацию и утверждение казенного единоверия, но только на строгое  отсечение крайностей, неизбежно возникающих в любом социуме и рано или поздно начинающих угрожать общественному равновесию. Среди социально нетерпимых крайностей следует в первую очередь назвать духовно-темные, сатанические вероучения, нигилистический атеизм, связанный с оскорблением традиционных религий и христианской нравственности, всякого рода экономические монополии, чрезмерный рост личной собственности, сопряженный с пороками эксплуатации людей и непомерным усилением частных влияний на общественно-государственную жизнь.

В общем абрисе новой социальной системы читатель может без труда обнаружить ряд старых черт, роднящих ее с российским общественно-государственным порядком второй половины ХIХ в., отличавшимся авторитарно-духовным строем государства;  большим социальным влиянием Церкви; активным развитием светской национальной культуры, проникнутой христианскими мотивами; деятельным земско-общественным укладом.

Вместе с тем, поскольку российское общество в его евроазиатском объеме всегда стремилось ко всемирно значимому социокультурному синтезу, базисные принципы цивилизации,  получившие развитие в Православной России, имеют, думается, весьма универсальный характер. Они  еще могут  быть востребованы как русским, так и другими народами, озабоченными поиском выхода из тупиков бесчеловечного, машиноподобного современного мира.

 

7. Потребности вызволения общественного бытия из прокрустова ложа  систем, определяющихся крайностями либерального капитализма и тоталитарного социализма, порождают настоятельные поиски «третьего» пути в философской и общественной мысли не только России, но Европы, Азии и Африки. Многоразличные участники этого процесса подчеркивают практическую опасность дальнейшего подрыва общественно-органических, национально-культурных и личностно-разумных оснований человеческого бытия, связанную с атомизирующим общество индивидуализмом, стихией саморегулирующейся и саморазвивающейся экономики, хаотическим смешением наций, рас и культур. О глобальной энтропийной угрозе человечеству, в силу разрушения мирового социального многообразия и утверждения унифицированной модели цивилизации, тревожно говорится в документах ЮНЕСКО и выводах конференций, проводимых этой организацией по проблемам самобытности национальных культур и международной культурной политики.

Развивающаяся в русле проекта «третьего» пути, афро-азиатская, русская, европейская мысль подчеркивает ненормальность такого социально-экономического положения в рамках современной планетарной ситуации,  когда  1 миллиард преимущественно западной части человечества является коллективным эксплуататором мировых энергетических и минеральных ресурсов, превращая  4/5  населения земли во второсортных обитателей слаборазвитых сырьевых колоний.

Cледовательно, при неизменности  мировой политико-экономической системы, характеризующейся глобальной социальной несправедливостью; планетарным информационным прессингом атрадиционной, бездуховной, либерально-космополитической идеологии;  всевластием  транснациональных корпораций и притязаниями  возглавляемого Америкой Запада  руководить человечеством, международный мир будет находиться под постоянной угрозой.  Уже сегодня  неравноправие народов, цивилизаций, культур, при явном поползновении стран «золотого миллиарда» установить свой полицейский мировой порядок,  выливается в волну антизападного терроризма со стороны ряда режимов и фундаменталистских группировок Востока. По существу мы наблюдаем сейчас факт идеологического и геополитического столкновения двух мировых тоталитарных сил, претендующих на руководство человечеством – исламского фундаментализма  и западного либерал-капитализма, возглавляемого США. В развертывающейся борьбе западная цивилизация при всех своих громадных материальных ресурсах неминуемо обречена на поражение, ибо упадок традиционной религии и культуры, «воли к жизни» и соответственно рождаемости в среде белого человечества, прогрессивно разбавляемого выходцами из Азии и Африки, изнутри лишает «белый мир» необходимых расовых и культурозащитных начал  самосохранения. Террористическое же атаки антизападных сил подрывают современную цивилизацию в самом идейно-смысловом ее основании, разрушая присущую ей веру в спасительность современной технологии, демократии и технократии. Такого рода катастрофическое развенчание совершенства технотронно-демократического общества потребления способствует развитию критического самосознания в рамках современного мира, вызреванию его цивилизационных альтернатив в русле антиглобализма, экологизма, неоконсервативного «третьего» пути, предполагающего возврат к ценностям христианской культуры и национальной самобытности, соединенным с принципами внутринациональной и международной справедливости.

Соображения международной справедливости приобретают все большее значение в судьбе современной цивилизации. Рост мировой информационно-технологической взаимосвязи наций и государств существенно сужает сегодня сферу  внутринациональных вопросов экономического и даже культурного существования. В настоящее время практически все жизненно важные общественно-культурные вопросы – это проблемы глобальные, общецивилизационные. В то же время глобальные, общецивилизационные проблемы, поскольку в значительной своей части они суть следствия дурного универсализма, отчуждения самодовлеющих информационно-идеологических комплексов и политико-экономических институтов,  предполагают и ожидают свое решение на уровне конкретных, достаточно органичных, личностно живых национально-общественных форм человеческого существования.

В своих собственных логосах либеральный капитализм (обусловливая господство иррациональных рыночных сил и вообще всяких грубых вещных стихий над личностью, нацией, человечеством) и тоталитарный социализм (стремившийся устроить всечеловеческий  концентрационный лагерь, организовав «счастье», «равенство» и «братство» на культурно беспочвенной, безрелигиозной, безнациональной, умышленно-идеологической основе) являются безнадежно отработанными  вариантами в организации мировой жизни. Они изначально были не способны, да и не предназначены налаживать социальную связь между религиозно-традиционными основаниями общества и светской культурой, разрешать задачи социальной справедливости в духовно и культурно обоснованной форме. Столь же ясно и то, что  модель «третьей» социальной формации, вырисовывающаяся из единого контекста национальных и глобальных процессов современного мира, при наличии доброй воли будет в состоянии осуществить многогранную, культурно конструктивную связь Традиции и творчества, решения локально-государственных и глобальных цивилизационных проблем.

«Третья» формация может оказаться широко применимой в мировом масштабе, независимо от специфики религиозных традиций тех или иных народов.  То обстоятельство, что она обоснована именно христианскими ценностями не уменьшает ее универсальную приложимость. Прямая (религиозно-духовная), культурно-историческая (через глобально значимые идеи и продукты культуры христианского мира), цивилизационная (посредством всемирного распространения христианских по происхождению институтов) христианизация человечества  практически предуготовила весь мир к ценностному осознанию и социальному сочетанию начала религиозной традиции, прав личности, форм светской культуры, принципов научно-технического развития.

Правда, необходимость данного сочетания радикально отрицается ныне набирающим историческую силу исламским фундаментализмом, стремящимся подорвать не только все институты современной цивилизации, но и цивилизацию вообще, поработив общество законами шариата. Очевидно, успехи такого рода теократическо-архаического движения будут сопровождаться варваризацией некогда христианской культуры, а потому  разрушительному натиску мусульманского экстремизма должна быть противопоставлена также довольно радикальная христианская инициатива по усовершенствованию социально-экономических и культурных форм жизни современного общества.

Если христианские силы мира окажутся способны дать творческий ответ на вызов истории и осуществить цивилизационную альтернативу современности,  исламский экстремизм утратит объективную почву для своей террористической практики. Более справедливый мировой порядок может быть утвержден на почве только однотипно социалистической экономики, ориентированной на принципы мировой справедливости, содействующей интеграции и кооперации многонационального труда, природных ресурсов, региональных рынков, способностей малых и больших народов, преодолению экономических, транспортных, энергетических границ между различными государствами и цивилизационными союзами.

В политико-организационном плане более справедливой мировой системе   соответствовал  бы  Всемирный  Совет  национальных  государств, каждое  из которых должно обладать безусловными прерогативами культурной самобытности  и,  кроме того,  правом налагать  вето    на   те  решения  Совета, которые отвергнуты большинством населения данной страны. Мирное сосуществование религий и национальных культур, кооперация и справедливость планетарной  социально-экономической жизни, национальное осуществление исторической судьбы – таковы могли бы стать основные принципы «третьей» формации в сфере международного бытия. Формации, призванной дать культурно-исторический синтез противоречивых тенденций современного мира как к рассредоточению центра международной жизни на ряд цивилизационно самобытных ее очагов, так и к материально-технической взаимосвязи всех частей  ойкумены.

На этом можно закончить наши размышления о Православии, России и путях оздоровления зашедшей в тупик цивилизации. Под конец остается только напомнить, что история есть во многом загадочный, непредсказуемый, зачастую иррационально-катастрофический процесс. Процесс реализации скорее Судеб Божиих, чем замыслов человеческих. Вполне возможен и даже более исторически вероятен другой сценарий развития современности, предвещающий неизбежное столкновение разнотипных цивилизаций и борьбу Запада против всего остального света. Но и в таком случае как тяготы грядущего противоборства, так  и проблески мирных его исходов только усилят стремление христианского нравственного сознания влиять на ход земных событий, ограничивая область исторического насилия, ненависти и вражды. Причем это нравственное требование будет сильнее, чем где либо, чувствоваться в России начала ХХI столетия. Ибо для нашей страны обретение  нового «мирового лица» и новой земной миссии оказывается неразрывно связано с потребностью духовно-культурного синтеза различных форм своего  исторического опыта, в котором Православие и социализм получили  важнейшее общенародное значение.

 

^[1] В этом состоит феномен «Единой России», как «партии» без идеологии и вразумительной программы, представляющей на самом деле корпоративные интересы, власть чиновничества и олигархического финансового слоя в условиях внутренне деструктурированного, деградирующего общества.