Юрий Булычев «»Черносотенство» и трагедия русского самосознания в ХХ веке»

Впервые мое внимание к пророческому значению «черносотенных» идей привлек в конце 1980-х гг. ныне широко известный, к сожалению не так давно скончавшийся, писатель Игорь Львович Бунич (царство ему небесное). В одной из наших тогдашних бесед об истории России этот оригинальный, самобытно образованный человек, работавший в то время вахтером, на мой вопрос, о том, какое течение дореволюционной общественной мысли было наиболее прогностически точным в представлениях о будущем страны, ответил, что «черносотенство» оказалось самым дальновидным. Причём, подчеркнул И. Л. Бунич, практически только «черносотенцы» сумели увидеть и выявить тот существенно важный аспект социальной борьбы в России начала ХХ в., который был связан с борьбой мирового еврейства против православной страны. Если учесть, что сам Бунич был евреем, это суждение не могло не произвести на меня должного впечатления.

Знакомство в дальнейшем с литературным наследием представителей православно-национального движения предреволюционного периода (С. Ф. Шарапова, Г. А. Шечкова, Д. А. Хомякова, М. О. Меньшикова) убедило меня в исключительно точном, пророчески глубоком и порой поразительно современном характере их мышления, анализа, оценок. Причем особенно впечатлил культурно-исторический и общественно-психологический анализ Шечковым чужеродности русскому традиционному миросозерцанию европейского формально-демократического менталитета.

После появления в 1998 г. замечательной книги В. В.Кожинова «”Черносотенцы” и Революция (загадочные страницы истории)» вопрос о выдающемся значении русского православно-национального движения, оформившегося в начале ХХ в., объединившего лучших людей России, защитившего Отечество от натиска первой революционной волны, предсказавшего ужасное будущее страны после свержения монархии и приложившего реальные силы для предотвращения краха традиционной государственности, можно считать положительно решенным. Правда, Кожинов отдает должное «черносотенцам», прежде всего, как «культурным героям», то есть интеллектуально и политически активным представителям культурной элиты нации, защищавшим ее традиционные идеалы в безнадежных условиях неотвратимости революции. Насколько я знаю исторические факты, русское православно-национальное движение имело некоторые реальные шансы и на политический успех. Во всяком случае быстрая организация, массовость, политическая решительность и радикальность действия правого лагеря явились большой неожиданностью, своего рода шоком для левых сил и решающим фактором подавления революционных беспорядков во многих российских городах. Нет никакого сомнения, что при консолидированном действии верховной власти и правительства с православно-национальным движением интеллигенции, духовенства, народа, а также при достаточно твердой борьбе с революционерами и ужесточении политического режима государство и верноподданная часть общества подавили бы возможность революции в России на многие десятилетия вперед. Весьма глубокий знаток русской истории и культуры, причем довольно либерально настроенный интеллигент, Г.П. Федотов полагал, что праворадикальный поворот в развитии страны мог бы стать панацеей от большевистской революции. «Для монархии этот путь был реально возможен… От монархии требовалось только одно: отказаться от гнилой опоры в дворянстве и опереться на крестьянство с возвращением к древним основам русской жизни. Это путь, указанный Достоевским и немногими идейными черносотенцами. Потери на этом пути: варваризация, утрата (временная) многого, созданного интеллигенцией за два века. Однако эти утраты были бы, может быть, не столь тяжелы, как в условиях марксисткой пугачевщины Ленина», – таков вывод Федотова.

Срыв страны в катастрофическую революцию 1917 г., по всей видимости, не столько политический провал «черносотенства», сколько верховной и правительственной власти, а также неудача беспочвенного, нетворческого, вульгарно западнического сознания значительной части бюрократического аппарата и политически активной интеллигенции. Тот факт, что большинство высших чиновников и даже некоторые члены Императорской фамилии были в начале ХХ века явными сторонниками весьма радикальных либерально-буржуазных преобразований увеличивало самоуверенность революционных деятелей и ставило Государя в исключительно сложную ситуацию. Будучи противником изменения русского государственного строя в западном конституционном духе, Николай II не имел в окружающем престол правящем слое твердых сторонников самодержавия. Для основательной же чистки этого слоя и установления диктатуры, с прямой опорой на огромную часть верного монархии народа, царь не находил, вероятно, ни личной решимости, ни опоры в традициях петербургского периода.

Петербургское бюрократическое государство, созданное Петром Великим для европеизации России, обрело к концу XIX века труднопреодолимую инерцию ухода от всех самобытных оснований русской жизни. Возможно, более волевой, инициативный и жесткий Государь сумел бы переломить ситуацию и предотвратить срыв страны в революцию, но, как известно, наш последний царь не отличался ни строгостью Николая Павловича, ни твердость характера своего отца. Во многом личные, человечески прекрасные, но мешающие в политике качества Николая II обрекали монархию тащиться в хвосте стихийного развития общества. Бюрократическая отрезанность монарха от простого народа, возникшая в петербургский период, и гуманность утонченно воспитанного Государя, органически не способного действовать жестко последовательно, тем более радикально, ставили власть в зависимость от состояния малой, привилегированной части российского народонаселения. Причем эта часть, к началу ХХ в. образуемая нравственно полуразложившимся дворянством, буржуазией и либеральной профессорской интеллигенцией, все более тяготилась православным самодержавием, ограничивающим ее амбиции. Она была готова пойти при первом удобном случае на самые безнравственные действия, заговор, обман и измену, чтобы присвоить верховную власть и получить страну в свое распоряжение.

Сказанное позволяет понять, отчего национально-патриотическое движение славянофильской интеллигенции и народа, родившееся в годы Первой русской революции, имело не много шансов на конечную политическую победу. Ведь православные монархисты не могли идти против воли императорского правительства, которое вело страну по западному пути. Они могли только обращаться к верховной власти, призывая ее твердо стать на защиту православно-национальных устоев России. Об этой необходимости представители патриотических организаций постоянно напоминали Государю. В частности, Б.В. Никольский (ученый, публицист, консервативный политический деятель) в своей речи на высочайшем приеме депутации Русского собрания 31 декабря 1905 г. призывал царя: «Воспряньте же карающим Самодержцем, Всемилостивейший Государь, да возродится и обновится единение Ваше с Отечеством! Дайте народу Русскому стать совместно с Вашим Императорским Величеством на страже свободы, порядка и законности! Военною властью, мощною военною властью, да будет истреблена, сокрушена и сметена безумная крамола, восстановлено спокойствие, оправдана присяга, спасено Отечество».

Но поскольку верховная власть не проявляла должной твердости, законопослушные подданные, подчиняясь правительственной политике, оказывались бессильными против объединенного натиска революции «сверху» и «снизу». Попадая в тиски между западнической правительственной бюрократией и антиправительственной оппозицией, они тем самым всесторонне отсекались от воздействия на ход политического развития. К началу мировой войны влияние правых газет и общественных движений существенно ослабело. Патриотические организации сокращались численно, терпели финансовые трудности, уменьшалось число национальных русских изданий. Историческое русское государство оказывалось все более беззащитным перед подготавливаемым новым натиском революции.

Ослабление социального влияния русского православно-национального движения объясняется отчасти и недостаточной разработанностью его программ, недостаточной его восприимчивостью к духу времени. В правой печати постоянно поднимался вопрос о необходимости выработки современной консервативной концепции. Слабость правых в этом отношении многие консервативные публицисты связывали, во-первых, с тяжелой борьбой за существование, которую вели их организации, вынужденные отстаивать свое бытие как против правительственных запретов, так и давления легализованных левых сил; во-вторых, с внутренними разногласиями в православно-патриотическом движении, расколотом на сторонников бюрократического правительственного консерватизма и славянофильской народно-монархической идеи; в-третьих, с неорганичностью и противоречивостью основ государственного строя России Думского периода, затруднявшей эффективное участие в политике партии консервативной направленности.

И все же при известных недостатках своих программ именно представители национально-патриотического лагеря оказались наиболее дальновидными в своих политических прогнозах и трезвыми в своей деятельности. До самого последнего момента существования Императорской России они предпринимали напряженные усилия для того, чтобы обратить внимание правящих верхов на грозящую Родине опасность, внушить твердость духа законной власти в борьбе с крамолой и сплотить верноподданных русского царя. Отвечая на активизацию антиправительственных элементов в стране, борющейся с мощным военным противником в разгар мировой войны, отечественные монархисты провели совещание в Саратове («малый съезд») 27 – 29 августа 1915 г., а затем Всероссийское монархическое совещание в Нижнем Новгороде 26 – 29 ноября 1915 года. Государь император прислал свое приветствие съезду, а митрополит Московский и Коломенский Макарий свое благословение.

В документах, принятых этими собраниями, высказывалась тревога по поводу отсутствия Государя в столице, в связи с принятием им на себя верховного главнокомандования вооруженными силами, и нарастания революционной активности антиправительственных группировок. Обращалось внимание на отсутствие правительственного плана борьбы с революционерами, на неуместную свободу подстрекательских выступлений деятелей, подобных Керенскому, на рост числа социал-демократических газет, вздутие цен банками, находящимися под контролем еврейских финансистов.

Представители патриотического лагеря призвали правительство к подавлению антигосударственной деятельности и к тому, чтобы в случае новой смуты оно не препятствовало вооружению и борьбе правого движения против революционных сил. «Пошатнется власть Царская и погибнет Россия, разодранная партийными распрями, а русский народ будет рабом других народов», – пророчески предостерегало Постановление Совещания уполномоченных монархических организаций в Саратове.

В конечном счете, не собственные изъяны программ, деятелей и организаций православно-консервативного направления, а в первую очередь неспособность верховной власти, правительственного класса и политически активной части образованного общества дать достаточно адекватный культурно-исторической самобытности России и уникальному вызову истории творческий идейный ответ, рабская подражательность европейским идеологиям и социальным формам предопределили российскую трагедию в ХХ веке. Духовно углубленное понимание самобытности и ценности православно-русских начал культуры, общественности и государственности, ясное видение фундаментальных задач построения своеобразной отечественной цивилизации было достоянием сравнительно малой части образованного слоя. Между тем такого рода понимание и видение было практически необходимым для руководства страной, ибо и в начале ХХ столетия Россия, сравнительно с Западной Европой, оставалась существенно традиционной цивилизацией, обладавшей огромным патриархально-общинным укладом социальной жизни и общественного сознания, в рамках которого либеральные ценности не имели достаточного понимания и массовой поддержки.

Оппозиционная государству интеллигенция обладала весьма поверхностным, в философском смысле, миросозерцанием, плохо понимала истинное значение православно-соборных традиций народа в государственной жизни России, не ведала тонких, сложных и своеобычных интегрирующих начал российского социального организма. Слепо ориентируясь на Западную Европу, заимствуя из ее политического опыта культурно бессодержательные идеи, мало подходящие для политического приложения к своеобразной российской ситуации, атрадиционная интеллигенция увлекала общество на путь поверхностной и опрометчивой политической борьбы. Неумеренная политизация общественной жизни и партийная идеологизация общественной мысли в начале ХХ века обусловливали радикальное подавление национально-культурного самосознания социальных верхов сиюминутными политико-партийными и классово-эгоистическими интересами. Традиционные культурные факторы, не находя отражения в сознании и практике руководящего слоя, начинали действовать в стихийной, внекультурной форме и, соответственно, российская история приобретала катастрофическую перспективу. Перспективу взрывообразного, неорганического смешения на земле России различных культурных начал, мировоззрений и социальных укладов.

Очевидно, никакой косный и жесткий охранительный консерватизм не был столь опасен для духовно расколотой страны, стремительно утрачивающей свою социальную органику, как политическая либерализация. Сильная, сдерживающая, уравновешивающая и опосредующая конфронтацию разнородных укладов государственная власть, хотя сама по себе и не могла решить стоящих перед Россией сложнейших социальных и культурно-исторических проблем, все же была способна отсрочить ее государственный распад, дать возможность вызревания творчески-консервативным социальным силам, возможность сближения правым и левым антибуржуазным тенденциям осознания исторической самобытности страны. Скоропалительная же либерализация власти в России начала ХХ века, неизбежно предполагавшая введение института политической многопартийности при глубокой духовно-культурной разнотипности общественных направлений, при чересполосице различных социальных укладов города и деревни, оформляла и возводила на общегосударственный уровень не просто политические, а глубинные мировоззренческие расколы, вероисповедные конфликты русского сознания. Вот почему 17 октября 1905 г. становится отнюдь не фактором обновления и возрождения, но первым практическим шагом к краху традиционной России в октябре 1917 г. Многие документы нашей патриотической публицистики  свидетельствуют что русская мысль и русское чувство впервые опознали суровый дух Октября в его политическом значении именно в 1905 году, ибо именно там укоренилась и пустила корни в русскую жизнь Революция.

Этому культурно-историческому выводу соответствует общий историко-политологический вывод о перспективах российской конституционной либерализации, сделанный либеральным исследователем В. В. Леонтовичем: «Революционные элементы видели в конституции лишь уступку со стороны государственной власти, выдававшую слабость этой власти, а следовательно, долженствующую ободрить на дальнейшую борьбу. Таким образом, дарование конституции не могло принести успокоения и не могло стать основой сотрудничества государственной власти с общественностью, поскольку последняя вступила в союз с революционными партиями. В этом и состояла величайшая трагедия рождения конституционного строя  в России»

Февральский переворот и октябрьская революция 1917 года, утверждение советской системы и ее распад в 1990-х годах есть своего рода политическая «цепная реакция», обусловленная отнюдь не чисто социальными или экономическими причинами, а в духовном корне своем хроническим расстройством традиционных (соборных) начал нашей национально-общественной жизни и разрушением традиционной культуры государственного управления страной.

Итак, «черносотенство» несет меньшую ответственность за революционный срыв, чем какое-либо иное идеологическое и политическое движение в России первых десятилетий ХХ в. Трагедия же России в том веке есть в первую очередь трагедия русского самосознания – трагедия продолжаемая и до сего дня усугубляемая апологетами антирусского духа и антироссийского мировоззрения, которые по-прежнему навязывают свое толкование «черносотенного» движения как свидетельства дикости и реакционности отсталого народа.

Отдавая дань уважения нашим православным предкам, смело поднявшимся во имя Святой Руси против антихристианского и антигосударственного бунта, я полагаю уместным завершить свои суждения стихотворением Л. Кологривовой, опубликованным в декабре 1906 г. в журнале «Мирный Труд».

Когда неистовой хулою
Русь заливал крамольный вал,
Нас встретил враг насмешкой злою,
И «Черной сотней» нас прозвал.
Названье приняли мы смело
Мы им довольны и горды,
На общее сплотило дело
Оно могучие ряды.
И наша рать для славной брани
Растет и крепнет шаг за шаг.
И замер смех в мятежном стане,
Увидел изумленный враг,
Что шуткой наглой и задорной
Не омрачился наш восход,
То, что считал он «сотней Черной»,
То – православный наш народ.