Возрождение Державы информационно аналитический портал
Рассматривая функции русской литературы в контексте общего культурно-исторического развития России, следует понимать, что в XVIII столетии отечественные поэты и писатели решали отнюдь не только художественные проблемы. Они работали над созданием русского литературного языка, средствами художественной словесности формировали русское национальное самосознание, соотносили традиционные православные ценности с ценностями новой секулярной культуры.
Следует в полной мере учитывать тот факт, что в XVIII веке, благодаря динамичному формированию светского уклада русской культуры и появлению новых (научных, философских, политических) задач перед русской письменностью, возникла потребность в новом смысловом и стилистическом качестве русского литературного языка. Становясь языком быстро расширяющейся Российской империи, он должен был стать органом государственной жизни, мысли, культуры не узко-национального и локального, но достаточно универсального сообщества, тесно связанного с мировым культурно-историческим процессом. Оставаясь в своей основе народным, русский литературный язык в первой половине XVIII столетия стихийно расширял запас своих понятий за счет церковно-славянского словесного ресурса, приказного московского языка и иноземных терминов, хлынувших с Запада неудержимым потоком. На некоторое время русская речь потеряла органичность, превратившись в эклектическое месиво слов различного стиля и происхождения.
Нечто подобное наблюдалось и в области русского культурного самосознания, ибо язык и мысль нации глубоко связаны. Реформы Петра радикально расширили мировоззрение образованных россиян, приобщили их к опыту иных цивилизаций, открыли новые перспективы развития отечественной культуры, но вместе с тем вырвали русский ум из живой связи с преданиями отечественной старины, дающими органическую основу всякому развитию. После реформ Петра русское общество было сбито с толку и русский язык, выражая эту бестолковость, лепетал, по словам И.С.Аксакова, «дикой смесью простонародного говора, церковнославянского языка и изуродованной иностранной речи» [1].
Таким образом, отечественным писателям XVIII века нужно было создавать новый русский литературный язык, который бы органично соединил в одно целое церковнославянские понятия, формы народной речи и этимологически чуждые, но естественно усвоенные русским сознанием универсальные понятия мировой мысли и культуры. А вместе с новым языком необходимо было строить и новое культурное мировоззрение, способное точно опознать самобытные начала российской цивилизации, соотнести ее ценности и интересы с ценностями и интересами иных народов.
Эти содержательные, ценностно-мировоззренческие задачи определяли ход развития отечественной литературы и ее отношение к опыту западноевропейской художественной словесности. Освоение же стилевого разнообразия последней играло для русских писателей второстепенную роль. Сам по себе художественный стиль (как единство принципов эстетического восприятия мира и художественного творчества, обусловливающее создание произведений, обладающих органической общностью художественной формы) мог интересовать отечественных литераторов во вторую и третью очередь.
В Западной Европе основные художественны стили: барокко, классицизм, сентиментализм, романтизм явились следствием освобождения художественной формы от средневековой религиозно-мистической насыщенности, продуктом эстетической специализации, превращавшей форму в самодовлеющий фактор эстетического творчества. Все это было органическим моментом общего процесса преодоления средневекового католического миросозерцания в период Возрождения. Ренессанс, с его индивидуалистической жаждой раскрепощенной, чувственной человеческой жизни, породил изоляцию художественного образа от целокупного осмысленного бытия и возвысил произвол художника над Божественным Промыслом. В этом отношении именно эпоха Возрождения является колыбелью всей последующей секулярной, индивидуалистически-гуманистической, либерально-буржуазной культуры Запада, первоначальным источником присущей ей стилевой динамики. Ибо, указывает авторитетный исследователь культуры Ренессанса А.Ф.Лосев, художник, постепенно эмансипирующийся от церковного миросозерцания, все более ценится за техническое мастерство, за профессиональную самостоятельность, за ученость и специальные навыки, за острый художественный взгляд на вещи и умение создать живое и уже самодовлеющее, отнюдь не сакральное произведение искусства. «Перед нами появляются яркие живописные краски и телесная выпуклость изображений, то зовущая глаз наблюдателя успокоиться в неподвижном созерцании, то увлекающая в бесконечные дали, не знакомые никакой антично-средневековой эстетике; здесь заложены и классическое равновесие, и беспокойный романтический уход в бесконечность, их художественный энтузиазм, о котором много говорили в эпоху романтизма, и, с другой стороны, выдвижение на первый план принципа наслаждения как основного для эстетики, вполне наличные уже здесь, в эпоху Возрождения, хотя в развитом виде это станет достоянием только последующих столетий»[2].
При всей своей зависимости от типа миросозерцания и социальной среды, обособленная художественная форма получила известную возможность саморазвития и порой существенного влияния на содержание произведения. В этом отношении стиль барокко, родившийся в Италии в XVI в. и в следующем столетии распространившийся по Западной Европе, культивировал выпуклость, пышность и капризность формы, передавая ощущение органических сил живописного цветения, силы и мощи, характерных для мироощущения эпохи Возрождения. Классицизм, получивший распространение в Европе XVII и XVIII столетий, в мировоззренческом смысле воплотил ценности буржуазного рационализма, а в эстетическом – выразил усталость от буйства художественной формы, охладил ее влиянием рассудочной строгости и взял за основу критерии прямолинейности и систематичности. Сентиментализм, начавший развитие в последней четверти XVIII в., отличался усилением роли чувственного начала и поворотом к спонтанным, органическим основаниям жизни, недооцениваемых классицизмом. Европейский же романтизм начала XIX в. ностальгически обратился к ценностями средневековой культуры, с ее мистическим отношением к миру и кодексом рыцаря-героя.
В основе стилевой динамики западной культуры лежали как объективные сдвиги в мировоззрении общества, объясняемые его духовным и социально-экономическим развитием, так и чисто эстетическое стремление к разнообразию и новизне художественной формы. Причем именно формальные принципы, а не духовно-ценностные содержания определяли критерии различения литературных стилей. На это обратил внимание А.С.Пушкин. Рассматривая основание классификации поэзии классической и романтической, он подчеркнул, что если вместо формы стихотворения брать за основание только дух, в котором оно написано, то мы никогда не выпутаемся из определений [3] . Следовательно, один и тот же дух, или одно ценностно-мировоззренческое содержание может быть выражено разными стилями. И наоборот, разные стили могут выражать одно и то же мировоззрение.
В России XVIII – начала XIX века не было всего комплекса духовно-мировоззренческих, социально-экономических и общественно-культурных условий (характеризовавшихся напряженной борьбой с социально-политическими и идеологическими последствиями феодализма, динамичным развитием капиталистического уклада, широкой секуляризацией культуры и освобождением общественного сознания от влияния Церкви), в которых развивалась западная литература. Поэтому и проблема художественной стилистики не могла быть особенно важной для русского культурного самосознания.
Следует со всей силой подчеркнуть тот факт, что, поскольку Россия в строгом культурно-историческом смысле не пережила эпохи Возрождения, ибо не знала господства католицизма, со всеми присущими ему идеологически-нормативными и общественно-психологическими комплексами, равно как и западноевропейской формы феодализма, постольку она была свободна от непосредственного влияния возрожденческого духовного типа. Стихия антицерковного самоутверждения человеческого индивидуума, культ жизненной страсти вообще, которые обусловили в Европе эпохи Ренессанса как бурный расцвет наук и искусств, так и к прилив языческих, магических, оккультных энергий в европейскую культуру, не были своими, «кровными» в православной России[4] .
В нашей стране огромная масса крестьянского населения не была оторвана реформами Петра Великого от Церкви, традиционной, старомосковской православной культуры и форм патриархального общинного быта, а крепостное право, способствовавшее консервации этой культуры и этого быта, было отменено только в 1861 г. Поэтому Россия в XVIII и даже XIX веке в значительной мере принадлежала эпохе «средневековья», со всеми отрицательными и положительными смыслами этого весьма условного и по происхождению узко-западноевропейского понятия. Ввиду сохранения церковного православия как важнейшей мировоззренческой и идеологической составляющей Петербургского культурного типа, грань между «средневековой» и «новой» культурами в России оставалась размытой вплоть до революции 1917 г. Причем творчески значительная группа образованного слоя русского общества не только не отходила от церковно ориентированного понимания мира, человека и задач культурного труда, сохраняя тем самым ключевой принцип «средневекового» миросозерцания, но и проявляла стремление к духовной интеграции со своим народом, к воцерковлению «новой», гуманистической культуры, к церковно-православному переосмыслению ее ценностей [5].
Вообще говоря, «средневековое» измерение до сих пор не покинуло отечественную культуру, чувствуясь во всех произведениях русской литературы и религиозной философии, проникнутых духом церковности, «соборности» и «софийности» бытия. Именно отсюда объясняется фундаментально свойственное русскому эстетическому сознанию тяготение к более строгой предметной, содержательной, ценностно-мировоззренческой определенности творчества, к безыскусному отражению объективной правды вещей, чем западному эстетическому сознанию. Последнее, как правило, озабоченно не только выражением Правды, но еще и закреплением самой субъективной точки зрения творческого человека, его специфического, в том числе технического, творческого достоинства в секуляризованной индивидуалистической культуре.
Поскольку в России, в отличие от Запада, секуляризация культуры не была глубока и естественна, то и художественные стили не могли быть самодовлеющими и специализированными в той мере, в какой это наблюдалось в Западной Европе. Кроме того, в России XVIII в. не было тех социальных и духовных задач (борьбы с феодализмом, клерикализмом и абсолютизмом, а затем с давлением буржуазной рассудочности на культурную жизнь), которые решало западное общество средствами классицистского, сентименталистского, романтического искусства. Как верно замечает известный историк литературы В.В.Кожинов, кроме чисто внешнего сходства тематики и жанра творчество русских писателей и французских литераторов XVIII в. не имеет ничего общего. Хотя после петровских преобразований в поле зрения русских писателей попадали произведения западной литературы разных стилей, более или менее глубокие следы их воздействия обнаружить трудно. «Русская литература XVIII в. училась у французской не классицизму или просветительству (хотя те или иные черты этих направлений неизбежно и достаточно явно повлияли на русских писателей). В глубинном, сущностном смысле русская литература XVIII века, выходящая из средневекового состояния, усваивала через посредство Франции и античное наследство, и принципы “новой литературы”» [6].
Стало быть, по заключению Кожинова, русский классицизм, просветительство, сентиментализм и т. п. – это лишь следы воздействия зарубежной литературы в сфере отечественной словесности, развивающейся вполне самобытно и осуществляющей на протяжении XVIII – начала XIX века переход от «средневековой» к «новой» литературе, который совершился в Англии и Франции в течение XVI – начале XVII столетия [7].
Итак, еще раз отметим, что для русских писателей XVIII – начала XIX века на первом месте стояло не освоение стилей западной художественной культуры, а гораздо более содержательное, фундаментальное культурно-историческое дело – создание развитого русского литературного языка, национального культурного самосознания и типа самобытно русской (по содержанию, как мы знаем, проникнутой «средневековыми» христианской нравственностью и духовно-бытийным реализмом) классической культуры. В условиях известной неразвитости собственно русской философской и общественно-политической мысли эта задача решалась прежде всего средствами художественной словесности. Поэтому, движимые содержательными мировоззренческими проблемами, русские писатели обращались ко всему опыту современной им европейской литературы, свободно относясь к ее различным стилевым направлениями и синтезируя их в новое качество.
Эта свобода отношения к опыту иных культур освобождала русскую литературу от излишней ограниченности чисто формальными моментами художественного творчества и была сопряжена с широтой интересов и творческой одаренностью выдающихся деятелей русской культуры XVIII – первой четверти XIX века, многие из которых отличались талантами ученых, мыслителей, художников. Условно говоря, в подобно рода человеческом типе можно найти нечто «возрожденческое», если иметь в виду личностную целостность, свободу воззрения на мир и отношения к миру. Однако эти «ренессансная» человечность и свобода миросозерцания в России были сравнительно органично связаны с христианским сознанием природы личности и мироздания. Указанные свойства русского культурного деятеля впервые намечаются у нас в петровскую эпоху, усиливаясь во второй половине XVIII столетия и получая основополагающее значение в первой половине следующего века, в процессе создания основных форм русской классической культуры. В Елизаветинское же время они наиболее ярко преломляются в личности М.В.Ломоносова.
[1] Аксаков И.С. Речь о А.С. Пушкине // Аксаков К.С., Аксаков И.С. Литературная критика. М.: Современник, 1981. С. 266.
[2] Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М.: Мысль, 1978. С. 58.
[3] Пушкин А.С. О поэзии классической и романтической. Полн. собр. соч. Т. 5. М., 1954. С. 21.
[4] Не следует забывать, что возрожденческий гуманизм стимулировал расцвет магии и оккультизма в качестве средств титанического господства человека над мирозданием. Ушедшее в средние века в подполье, оккультно-магическое воззрение в эпоху Ренессанса захватило отпадающие от христианства культурные слои и стало вплоть до XVII века влиятельной силой, сформировавшей мышление таких основоположников точного естествознания, как Коперник, Кеплер, Ньютон. Утонченной магии на интеллектуальных верхах сопутствовало грубое колдовство и дьяволопоклонство в простонародных низах, что вызвало беспримерное в истории Европы усиление церковной инквизиции, дошедшей в XIV – XVII вв. до крайней степени жестокости. Но вспышка силового противоборства демоническим стихиям со стороны Церкви только усугубляет внутренний кризис католицизма и всей неразрывно с ним связанной системы средневекового миросозерцания. Страшные преступления и кромешный разврат творились не только за оградой церкви и монастыря, но и в их пределах. Преступный дух захватил и народ, и гуманистов, и королевские дворы Европы, и Римских пап. Подытоживая рассмотрение всей этой негативной стороны Ренессанса, А.Ф.Лосев заключает: «Пороки и преступления были во все эпохи человеческой истории, были они и в средние века. Но там люди грешили против своей совести и после совершения греха каялись в нем. В эпоху Ренессанса наступили другие времена. Люди совершали самые дикие преступления и ни в какой мере в них не каялись, и поступали они так потому, что последним критерием для человеческого поведения считалась тогда сама же изолированно чувствовавшая себя личность» ( Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. С. 136-137).
[5] В данной связи следует подчеркнуть, что односторонне-позитивная оценка эпохи Ренессанса, укоренившаяся в отечественной историографии, не позволяет верно соотнести развитие западноевропейской и русской культур в их связи и специфичности, а также порождает ложные поиски в истории отечественной культуры если не Ренессанса, то неких суррогатных форм «предвозрождения», «неудавшегося возрождения», «замедленного Возрождения» (Д.С. Лихачев), с которыми непременно связывается лишь нечто ценное и положительное. Насколько эта идеологизация Возрождения, отражающая влияние западного либерального мифа о Ренессансе, не соответствует культурно-исторической действительности названной эпохи убедительно показано, например, в известном исследовании А.Ф.Лосева, на которое мы ссылались ранее. Что же касается понимания истории русской культуры, то всякий, знакомый с ее религиозно-нравственным опытом, признает, что духовно основополагающие, безусловно ценные и фундаментальные содержания, сыгравшие роль традиционных первоначал для классических культурных форм XIX века, сложились в XI – XVI веках, безусловно относящихся к «русскому средневековью». Причем ни литература Древней Руси, ни ее религиозная мысль, ни начинающаяся публицистика не были чужды идеям человечности, социальной правды, законного отправления государственной власти, духовной свободы личности, которые сплошь и рядом расцениваются как достояния новоевропейского сознания, якобы не имевшие собственных корней в России.
[6] Кожинов В.В. Размышления о русской литературе. М.: Современник, 1991. С. 426.
[7] См.: Там же. С.462 — 463.