Возрождение Державы информационно аналитический портал
Становление своеобразной культуры Киевской Руси было органически связано с формированием достаточно самобытного субъекта этой культуры – древнерусской народности, сложившейся на базе довольно крупных этнических общностей восточного славянства, именуемых в летописи полянами, древлянами, кривичами, волынянами, словенами и др. Языковая, территориальная, государственная и религиозная общность Великого княжества Киевского была сопряжена с пробуждением и развитием сознания единства Руси в ее духовной целостности и отличии от других стран. Такие памятники древнерусской литературы, как «Повесть временных лет», «Слово о законе и благодати», «Поучение Мономаха», «Слово о полку Игореве», ярко проявляют это, несмотря на существование нескольких десятков княжеств. Есть основания признать, что древнерусская народность одна из первых в Европе стала на путь консолидации в единую нацию. Упрочивающееся же сознание народного единства Руси оказывало цементирующее влияние на дальнейшее развитие общества, государства и культуры. По словам весьма добросовестного исследователя отечественной истории, «древнерусская народность была настолько монолитным этническим образованием, что даже в условиях чужеземного господства – сначала монголо-татарских ханов, а затем литовских князей, польских и венгерских королей – в разных частых бывшей территории Древней Руси сохранялось очень много общего в языке, культуре, быте, обычаях, традициях» [1].
Можно сделать вывод о возникновении и развитии в XII – XIII вв. не только этнокультурных оснований бытия русского народа, но также важнейших предпосылок идентификации русских как нации, то есть общества, объединенного сознанием своего духовного родства.
Вполне понятно, что важнейшим фактором русского культурного самосознания явилось православное христианство, в своем вероисповедном существе очень точно усвоенное нашими предками и в то же время приобретшее весьма своеобразные черты в плане своих миросозерцательных и культурно-типологических особенностей. Работы Г.П. Федотова, Н.С. Арсеньева, И.А. Ильина, Д.С. Лихачева, С.С. Аверинцева и других исследователей отечественной духовной культуры проливают свет на самобытность русского православного мировоззрения. Они дают основания полагать, что при догматическом единстве вероучения, тождестве религиозно-мистических принципов церковной жизни и аскетической практики «русского» Православия и Православия «греческого», восточно-христианская традиция на российской почве с самого начала приобрела значительное культурное своеобразие, преломившись в славянском душевном типе и новых формах общественной актуализации. Только в таком, не вероисповедном, но культурно-историческом плане, уместно применять определение «русское Православие», подразумевающее своеобразное воплощение первоначал универсально-христианской традиции в опыте культурного творчества и социальной жизни русского народа.
Соединение влияний вселенской православной духовности с душевными особенностями восточного славянства произошло столь глубоко и органично, что зачастую просто невозможно развести первые и вторые в отечественном церковном укладе и русской национальной культуре. После свершившегося сочетания православного и русского без русского христианского духа, с присущими ему сердечной теплотой в отношении к природе и человеку, тонким чувством души ближнего, «соборной интуицией» сокровенной родственности всех существ, нежным «софийным» видением бесчисленных отблесков Божественной красоты в отпавшем от Бога мире, искренним устремлением к Правде и Спасению всей твари, самоотверженной верой в святость как высший идеал земного бытия, трудно представить себе Православие вообще, а вне связи с последним невозможно вообразить чего-либо традиционно русского. Даже склонный к национальному скептицизму П. Я. Чаадаев, не мог не отметить сей знаменательный факт, сказав о своей нации: – «великий народ, образовавшийся всецело под влиянием религии Христа, – поучительное зрелище, которое мы предъявляем на размышление серьезных умов» [2] .
Переходя к вопросу о формировании русского православного мировоззрения, необходимо отметить, что при огромной значимости восточного христианства в нашей истории и всем комплексе руководящих принципов отечественной цивилизации, культурно-исторические стороны формирования русского Православия до сих пор остаются недостаточно изученными. Как замечает один из крупных исследователей культурных связей Руси и Византии прот. И. Мейендорф в ранее уже упомянутой нами работе, «проникновение православного христианства из Византии на Русь никогда еще не исследовалось, с учетом всех многообразных сторон этого явления» [3] .
Причем во многих дореволюционных и пореволюционных работах, посвященных религиозному сознанию русского народа, прижилась его типологическая характеристика как полуязыческого – полухристианского. Соответственно, укоренилась и оценка народной веры как «двоеверия».
Между тем не все исследователи согласны с таким толкованием. Многие и весьма компетентные из них утверждают, что, несмотря на наличие среди народных традиций некоторых древних языческих элементов, вера русского народа в итоге исторической христианизации Руси вполне стала верой христианской, православной. Церковное воспитание наложило столь глубокий, сокровенный след на наше национальное сознание, что к началу московского периода и силы природы, и русская земля, и русская народность, и русская государственность приобрели в традиционном для нашей культуры мировоззрении явственные черты воцерковленности. По всей видимости, происходило не вытеснение из православно-русского самосознания почитания матери-земли, рода, природы, спонтанных сил космической и человеческой жизни, а духовно органичное наслоение православной мистической символики на древнеславянское мироощущение и земское-народное восприятие русского единства. Тем более, что православно-церковное понимание Бога, в смысле чисто личного, внутренне преисполненного любви и гармонии, триединства Отцовского, Сыновнего и Свободно-духовного Первоначал сущего, обнаруживает универсальный религиозно-нравственный момент в идеях Отечества и Долга сыновней верности Отеческим святыням, дающий объективную возможность церковно освятить дело национального служения христианина. Церковь открывает нам задачу достижения духовного родства с Небесным Отцом и перспективу вхождения в Отечество Небесное как конечную цель личного бытия. Вот почему есть большая правда в словах нашего выдающегося мыслителя А.Ф.Лосева, справедливо сказавшего, что Триединый Бог христиан «есть именно Родное как Абсолют, Родство как форма абсолютного бытия. Родство здесь есть имманентная стихия самого Божества. Поэтому-то Оно и Отец, потому-то Оно и Сын, Рождающее и Рожденное. Отцовство и Сыновство – необходимая стихия социальной жизни. Без родного, родства, без рождения нет жизни, ни социальной, ни иной. Вечное и в то же время Родное, Вечное и Родство и Родная Вечность есть имманентная жизнь самого Божества. Без этого Оно превращается в абстракцию, и потухает в нем полнота и самодовление. Отрицать догмат о Пресв. Троице в религиозно-мифологической области есть то же самое, что в общесоциальной жизни отцу убить своего сына или сыну убить своего отца. Неизбывно, нерушимо в человеке отцовство и сыновство. Неизбывно и нерушимо то и другое и в качестве основной характеристики Абсолюта. Только человек без роду и племени, ненавидящий все родное и интимное, убийца близких и родных, может уничтожить догмат о троичности. В нем – все Святое, Вечное и Родное, любимый и сладчайший Лик родной Вечности»[4].
В свете приведенной мысли А.Ф. Лосева и всего сказанного нами до нее получают свой глубоко православный и в то же время национальный смысл традиционно русские религиозные символы Покрова Божией Матери над Россией и России как Дома Пресвятой Богородицы, зародившиеся в Киевской Руси и ставшие государственно значимыми духовными образующими русского православно-национального самосознания в московский период. В них мы встречаем пространственное истолкование покровительства Небесных сил над всем земным (земским) объемом и содержанием русской жизни, которое приводит в дальнейшем к глубоко народному образу Святой Руси.
Представление, о христианской неполноценности православного мировоззрения русского народа, явно противоречащее реальному религиозно-нравственному облику традиционной Руси, скорее всего является следствием идеологической предвзятости и методологически ограниченной исследовательской установки. А именно, – установки не на выявление своеобразия народного христианского миросозерцания, а на скрупулезный поиск в нем языческих начал. Так считает, например, С. Е. Никитина – автор интересной, аргументированной и серьезной статьи о книге Г.П. Федотова «Стихи духовные». Весьма односторонняя и предвзятая тенденция исследования народного мировоззрения, указывает Никитина, сохраняется и в наше время: этнографические и этнолингвистические вопросники ориентированы на детальную фиксацию остатков дохристианских элементов. Между тем «исследования старообрядчества дают другую картину – безусловно христианскую модель мира» [5]
В силу малой исследованности православного народного сознания работа Г. П. Федотова «Стихи духовные» приобретает важное значение, ибо является первым комплексным описание русской народной веры по духовным стихам. Согласно убедительной оценке С. Е. Никитиной, Федотову удалось показать, что эта вера, охарактеризованная исследователем как христианская, «представляет собой не механическое смешение, не функциональное распределение элементов язычества и христианства (именно при такой ситуации, на наш взгляд, стоит употреблять термин “двоеверие”, которым, кстати, пользовался и сам Г. Федотов), а нерасторжимый сплав, представляющий качественно иное духовное образование, чем ортодоксальное христианство, сплав, где преображенное язычество стало необходимой частью мировоззренческой системы» [6].
А вот точка зрения Д.С. Лихачева: – «И еще о так называемом “двоеверии”. Я думаю, что это кабинетный миф. Двоеверие на могло существовать, потому что вы не можете одновременно верить и в языческих богов и быть христианином. Это невозможно. …А вот язычество в своих земледельческих и бытовых нравственных формах живо до сих пор. … Есть научные работы о поклонении и исповеди земле. У земли просили прощения, когда плуг или соха драли землю. Люди пели песню, мол, прости, земля родимая, за то, что твою грудушку вспарываем. На вере в землю, на уважении к земле строилось земледелие. Это не двоеверие, а особая любовь к земле… Вера в деревья, в их целительную силу – как это важно! То, что мы сейчас пытаемся привить всякими научными способами, – все это достигалось жизнью, верованиями: дерево живое, и если жить под большим дубом, то долго проживешь, потому что он отдаст часть своей силы. Разве не так? И христианство это приняло. Троица – праздник всего живущего на свете…
Язычество не отрицательная величина. Оно представляет собой определенную культурную ценность, которая с принятием христианства не обесценивается, а поднимается на высоту иного миропонимания. Есть такие слова в одном из псалмов: “Всякое дыхание да хвалит Господа…”Языческое представление о “всяком дыхании” поднято здесь на недосягаемую для язычества ступень» [7] .
Из слов и С.Е. Никитиной, и выдающегося историка русской словесности вытекает мысль не о смешении вероисповедных принципов язычества и христианства в рамках русского православного мировоззрения, а о преображении христианской верою представлений древнеславянского язычества и о достаточно органичном включении преображенных элементов языческой картины мира в духовную культуру русского православного народа. При этом, надо еще раз заметить, не только влияние великой греко-православной традиции возвысило русский дух, но и последний утончил содержание православного догматического учения, внеся в него исконно присущие восточному славянству душевность и сердечность.
Это утверждение вполне соответствует данным, содержащимся в вышеназванном исследовании Г.П. Федотовым простонародных духовных стихов, сочиняемых с древних времен бродячими певцами, впитавших влияние православной книжности и зафиксировавших религиозное миросозерцание допетровской Руси. Федотов убедительно показывает, что в сознании народа произошло не сочетание двух вер – языческой и христианской, не смешение поклонения Христу и дохристианским идолам, а преображение языческих элементов Православием и подчинение их христианскому миропониманию. По мнению исследователя, духовный стих, выражающий народную веру, далек от всякого рода неправославных религиозных верований. Он питается церковным вдохновением, непосредственным литургическим благочестием, хотя из всего богатства опыта Церкви он избирает немногое, бессознательно западающее в народную душу, своеобразно преломляющееся в ней. В этой преломленной простонародной Психеей религиозности исследователь выделяет и слой древней языческой религии Матери-Земли, но вполне подчиненной христианской точке зрения. То есть древнее почитание земли исторически приобретает церковное наполнение, определяясь образом Богоматери как благой Заступницы и всех скорбящих Радости. Культ Богородицы приобрел на Руси большую тонкость и задушевность как раз в силу сочетания с культом Земли-Матушки, отсутствовавшим у греков, подчеркивает Федотов.
Реконструируя народное мировосприятие, исследователь показывает, что в нем расстройство природы объясняется грехом, идолопоклонством, которому подпал человек, и что утверждение истинной веры в человеческом сердце является залогом первозданной чистоты Русской земли. Мировая порча, с точки зрения народа, не имеет глубокого характера. «Расстройство мира поверхностно: оно захватывает земную кору — горы, леса, реки, – но не самое тело земли. Под нечистью, покрывающей ее, земля остается чистой. Среди всего космоса она образует особое, глубинное средоточие, с которым связана самая сердцевина народной религиозности.
Солнце, месяц, звезды и зори – ближе к Богу: они происходят от Божия лица. Но не к ним обращено религиозное сердце народа. Греческое православие знало персонификацию мира: царя-космоса, который изображался в короне под апостолами на иконе Пятидесятницы. Этому мужскому и царственному греческому образу соответствует русский – женский. Из всего космоса личное воплощение получает только мать-земля» 1 .
Хотя в народных представлениях Богородица, как общая Мать всего сущего, олицетворение Материнской любви и порождающей Силы, может сливаться с Матерью-Землей, олицетворением Природной стихии, духовные песни, непременно сохраняя дистанцию между божественным и земным, отражают нетождественность первой и последней. Существенное различие между ними в том, что Богородица сострадает людям, а земля страдает от людей. Богородица – защитница и заступница человечества перед Богом, а Мать-Земля – кормилица и «хлебодарница», уставшая держать на себе грешный и беззаконный род, порой обращается к Богу с мольбой покарать его.
Важно отметить, что красота земли и вообще всякая земная красота в духовных стихах предстает не в свете языческого восприятия, то есть не как естественная, чисто материальная, самодовлеющая красивость, а как подчиненная закону православной веры, духовно преображенная. «Когда в стихах поется о женской красоте, – замечает Федотов, – то почти всегда в связи с материнством… Несомненно, что, говоря о материнской красоте, певец имеет перед собой иконописный образ Богоматери, византийско-русский, т. е. отвлеченный от девственной прелести и даже юности. Все это возвращает нас к исходной точке: красота мира для русского певца дана не в соблазнах для страстных сил, а в бесстрастном умилении, утешительном и спасительном, но как бы сквозь благодатные слезы» [8] .
Уясняя предпосылки своеобразия русского православного мировоззрения, следует принять в расчет, что приобщившаяся к христианству Русь не являлась органической частью ни западной, ни византийской, ни какой другой из существовавших тогда цивилизаций. Если французы, немцы, итальянцы, ощущали себя представителями Европы, продолжателями античного наследия, имели единый католический центр (давший им общий язык духовной культуры и науки – латинский), то русские должны были строить свое общественно-культурное бытие в значительной мере самостоятельно. Географическая, политическая и языковая обособленность Руси от Византии, отсутствие прямых преемственных связей с античным наследием, малая доступность сложного греко-византийского богословия для молодого христианского общества заставляли русских полагаться на свою природную интуицию и душевную чуткость. В самом типе мышления первых наших книжников явно сказалась самостоятельность их молодой цивилизации, заставив обращаться не столько к культурно-историческому опыту иных народов, сколько непосредственно к высшим религиозно-духовным смыслам и символам, почерпаемым из Библии и Евангелия. Основная умственная работа всей Древней Руси, отмечают историки отечественной культуры, определялась усвоением народной мыслью Священного Писания. Можно даже говорить об эпохе упоения им, начиная со времени Владимира Святого, любившего слушать чтение «божественных словес». При этом богооткровенный дух библейской истории более соответствовал ощущению русскими своей обособленности и исключительности, чем византийские хроники, и чертами русского сходства с первой на Руси дорожили гораздо больше. В качестве сильнейших аргументов, на главное место русские книжники всегда выдвигали библейские примеры и лишь на второй план ставили примеры, взятые из истории Византии.
Важно также учесть, что с давних пор русские обнаружили чужеродные и неприглядные стороны греческого национального характера. Греки были старым, многоопытным, ученым народом. На русскую церковную службу из Константинополя присылали зачастую далеко не лучших архиереев. В силу всех этих причин грек стяжал среди искренних, порывистых, чувственных русских людей репутацию черствой души, хитреца, скареда и труса. Исследователи отечественных преданий, отмечают, что наши предки настолько долго и пристально наблюдали процесс медленного умирания Восточной Римской империи, что это зачастую стимулировало отвращение от византийского опыта, нежели подражание примеру Византии.
Весь ход отечественной истории, начиная с эпохи Владимировой Руси обнаруживает нарастание чувства непосредственной близости Богу русского народа под влиянием библейских ассоциаций, сравнительно обособленной самостоятельности страны, а также обострения религиозной веры в условиях исключительно тяжелой борьбы формирующейся нации за свое существование. Не имея возможности ясно и непосредственно отнести себя к конкретному культурному типу и кругу родственных народов, ибо страна не была составным элементом ни европейского, ни азиатского мира, русские начинали соотносили свою землю прямо с Православием, Христом, Премудростью Божией, Богородицей, Пресвятой Троицей, то есть с сокровенными запредельными началами бытия, с которыми познакомились в книгах Ветхого и Нового Завета. Отсутствие развитых интеллектуальных средств культурного творчества наши древние предки восполняли с помощью живых библейских и евангельских образов, символов и мифов простонародной культуры, формируя свою оригинальную, христианскую и в то же время национальную мифологию.
Тонкое своеобразие, которое стало приобретать греко-православное миросозерцание на русской почве, было тесно связано с характером церковнославянского языка, предопределившего особый ментальный колорит отечественного Православия. К примеру, для передачи греческого слова «анастасис» – «восстание» (в смысле восстания из гроба) просветители славян св. Кирилл и Мефодий применили слово «воскресение», происходящее от славянского «кресити» – добывать огонь с помощью кремня и кресала. Такой перевод усилил, подчеркнул энергийно-световой смысл Воскресения Христова и всякой человеческой личности, укоренив в русском православном сознании духовно-мистическое понимание этого загадочного акта, равно как и того духовного процесса, которое в нашей традиции было названо «преображение».
«Преображение» – это также понятие русского Православия, имеющее тесную связь со священным событием светового озарения Господа на горе Фавор. Относительно человека преображение есть духовно-благодатное возвышение качества человеческого бытия, его очищение и просвещение при неизменности сокровенной сущности (образа Божия) человеческой личности, без разрушения или перерождения человеческой природы в ее Богосозданном основании. Результатом преображения является радикальный сдвиг не только в состоянии мысли, но и в самом типе телесно-чувственного существования личности: человек начинает видеть то, что ранее не видел, мыслить то, что не мог себе представить прежде. Согласно православной традиции, принципиальное расширение возможностей органов познания совершается за счет сочетания человеческих способностей (ощущать, чувствовать, мыслить, интуитивно постигать) с духовной силой Высшего Существа. Именно эта синергия (сопряжение энергий) и возвышает человеческие способности до того уровня, который не достигается чисто человеческими силами.
Представление именно о таком характере влияния благодати на человеческое существо строго определяется всеми догматическими началами православного вероисповедания, поскольку оно видит в благодати не внешнюю безличную силу, подавляющую человеческую свободу, а органично сочетающуюся с последней тонкую духовную энергию. Благодать ничего не разрушает и не отбирает у человека, но способствует истинному развитию его духовной персональности, потенциально обусловленной образом Божием его личности, в сторону действительного уподобления Богу.
Все тонкие духовные процессы и изменения, очерченные выше, весьма удачно и отражает также довольно утонченное русское слово «преображение». В греко-православной культуре по сути эквивалентным этому понятию является термин «метаморфозис», который формально не столь удачен, ибо уводит мысль в сторону представлений о внешнем видоизменении, превращении. В католической традиции терминологические эквиваленты преображения – «трансфигурацио» и «трансформацио» – также имеют сравнительно более поверхностное значение формального преобразования.
Напомним также, что наше православное слово «крещение», более удачно, чем греческое понятие «баптизма» – «погружение» – отразило характер приобщения человека к христианству. Слово «крещение», в качестве производного от слова «крест», буквально означает обретение человеком причастности ко Кресту Господню, взятие на себя бремени христианского служения.
Мы видим, что своеобразный национальный колорит русского православного мировоззрения касается не догматического учения христианства, а его культурной формы, ментального облачения. Именно в этом плане, как мы ранее уже говорили, только и возможно вести речь о специфичности Православия на Руси. Однако этот момент, несущественный с точки зрения богословской, играет важную роль в понимании своеобразия отечественной культуры и ее социальной роли.
[1] Толочко П.П. Древняя Русь. Очерки социально-политической истории. – Киев: Наукова думка, 1987. С. 191
[2] Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избр. письма. Т. 1. – М.: Наука, 1991. С. 501.
[3] Прот. Мейендорф И. Византия и Московская Русь. Очерки по истории церковных и культурных связей в XIV в. С. 32.
[4] Лосев А.Ф. Личность и Абсолют. – М.: Мысль, 1999. С.467.
[5] См.: Никитина С. Е. «Стихи духовные» Г. Федотова и русские духовные стихи // Федотов Г. Стихи духовные.– М.: Прогресс, Гнозис, 1991. С. 140.
[6] Там же. С. 141.
[7] Лихачев Д.С. Тысячелетие культуры // Альманах библиофила. Вып. 26. Тысячелетие русской письменной культуры (988-1988). – М.: Книга, 1989. С. 7-8.
1 Федотов Г. Стихи духовные. Русская народная вера по духовным стихам.– М.: Прогресс. Гнозис, 1991. С.71
[8] Там же. С. 75.