Юрий Булычев «Православно-патриотическое течение общественной мысли»

Культурно-консервативный поворот части левой интеллигенции после первой русской революции, сборник статей «Вехи»

Разразившаяся в 1905 году первая революция стала кровопролитным опытом настоящей гражданской войны между революционерами и властями, между верноподданными и враждебными исторической России группами населения. Возглавившая революцию радикальная интеллигенция устремилась грубым насилием разрешить сложные исторические противоречия русской общественной жизни, возвысив прямолинейно понятую политику над духовностью и культурой. Историческая опасность такого подхода была ясно осознана прежде всего целым рядом православных мыслителей, указавших на катастрофическую угрозу подрыва исторических устоев России, определяемых тесной связью церковного, государственного и национального самосознания русского народа. Видными продолжателями православно-консервативной линии славянофилов XIX века в русской общественной мысли начала ХХ века стали такие яркие мыслители и публицисты, как Л.А.Тихомиров, С.Ф.Шарапов, Г.А.Шечков.

Лев Александрович Тихомиров (1852 – 1923) родился в Геленджике в семье военного врача. Несмотря на патриотическое и религиозное воспитание он с ранних лет подвергся влиянию революционных идей и к двенадцатилетнему возрасту, по собственной оценке, стал законченным революционером-республиканцем. Тихомиров учился в Московском университете на медицинском факультете, вел революционную пропаганду среди рабочих, в 1873 году был арестован по делу «чайковцев» и 4 года провел под предварительным следствием. В 1878 г. был освобожден под надзор полиции, но перешел на нелегальное положение, вступил в Петербурге в кружок «Земля и воля», а затем стал членом Административного комитета партии «Народная воля». К исполнению террористических акций Тихомиров прямого отношения не имел, выполняя функции партийного теоретика и организатора издательской деятельности. После цареубийства 1 марта 1881 г. и разгрома Исполкома «Народной воли» он. покидает Россию. За границей бывший подпольщик полностью разочаровывается в идеалах революции и западноевропейской буржуазно-демократической модели, пишет письмо Александру III, с просьбой разрешить вернуться с семьей в Россию, и получает высочайшее помилование. В России Тихомиров занимает место теоретика православной монархии и активного правого публициста, являясь в 1909 – 1913 гг. редактором «Московских ведомостей». Он отстаивает идею религиозно оправданной верховной власти, обличает духовный тупик безбожия и подвергает критике либеральное и социалистическое учения как глубоко чуждые духовной культуре и подлинной народности. Общенародная воля, подчеркивает Тихомиров в ряде своих работ, не может проявить себя ни в атомизированном (либеральном), ни в коллективизированном (социалистическом) обществе. Она способна заявить о себе только в рамках национального организма, связанного духовными узами. Здесь она проявляется как естественный национальный дух, как итог вековой совместной жизни поколений соотечественников, служа залогом их общности в будущем. Однако в развитом национальном сообществе народная воля сама собой ясно сказывается только в исключительные, роковые и судьбоносные моменты жизни нации. Выявить же ее относительно повседневных политических проблем крайне сложно. Если кто это и сможет сделать, то не представители отдельных политических партий, исходящие из частных интересов и программ, а представители культурного правящего слоя, знающие свою страну и свой народ в максимальной полноте его исторического и духовного опыта. Только они способны к самостоятельным политическим выводам из традиционного духа народа и в этом смысле могут править по существу более демократично, чем лидеры формально-представительной демократии. Наличие демократических учреждений, следовательно, еще не обеспечивает проявления народной воли. Там, где заправляют беспринципные политиканы или люди чем-то одержимые, они сделают все, чтобы сфальсифицировать, переделать и подогнать «народную волю» под свои интересы и учреждения. Но там, где принятие решений осуществляется не партийными политиками, озабоченными борьбой за власть и за количество голосов, а сословием национально мыслящих государственных деятелей, руководимых полномочным монархом, ориентирующемся на традиционные нравственные ценности народа, народная воля может быть более полно выявлена и достаточно точно сформулирована.

В своем труде «Монархическая государственность», опубликованном в 1905 году, Тихомиров разработал целостное учение о религиозных основаниях, национально-исторических предпосылках и государственно-правовых началах русской политической традиции. Мыслитель интерпретировал формы политической организации общества как внешнее выражение его духовно-типологических особенностей. На взгляд Тихомирова, верховная власть, играющая ключевую политическую роль в образовании и жизнедеятельности любого государственного союза, выражает свойственный данному народу нравственный идеал правды, общего блага, справедливости. Поэтому верховная власть во всех своих формах существенно авторитарна, едина, сосредоточена и нераздельна, в отличие от власти правительственной, которая, напротив, сочетает различные начала, оказывается специализированной и дифференцированной. Первая всегда имеет юридически неограниченный характер, находя опору и предел в нравственном сознании и совести граждан. Границы ее законности или незаконности не подлежат точному определению. Они очерчиваются лишь содержанием ее собственного идеала и нравственно чувствуются нацией.

Верховная власть может быть основана на одном из трех принципов: монархии, аристократии, демократии. Каждый принцип имеет достаточно универсальный характер, и потому элементы единоличной, групповой и общенародной власти так или иначе сочетаются в жизни всякого общества. Но если какой-то один принцип играет роль верховного, то он не может переходить в другой чисто эволюционным образом.

Почему нация доверяет тому или иному типу верховной власти?

Отвечая на этот вопрос, Тихомиров стремится выявить зависимость данного национального предпочтения от нравственного состояния народа. Если в обществе не существует достаточно глубокой и действенной преданности одному идеалу, способной пронизать все стороны жизни, то связующей силой здесь явится сила количественная. Авторитет численного голосования создаст возможность подчинить граждан власти, выражающей этот авторитет, даже в тех случаях, когда у них нет внутренней готовности к повиновению. Стало быть, демократия, по идее, базируется на доверии к силе количественной, делает вывод мыслитель.

Если высший нравственный идеал ясно осознан не всеми, а некоторыми, но в народе имеется смутная вера в него, тогда принципом верховной власти становится принцип аристократический. Аристократия как господство «лучших людей», способных выявить народный идеал, выражает доверие к авторитету качественному, проверенному опытом.

Наконец, если в нации живет ясная, сильная и всеобъемлющая моральная идея, способная привести народ к добровольному подчинению ее олицетворяющему Верховному лицу, то утверждается монархия — форма государства, отличающаяся силой непосредственного нравственного единения людей. При монархии, для утверждения общественного единства, не требуется действие силы физической, излишне искание и толкование объединяющего нравственного идеала, а нужно только наилучшее и постоянное его выражение. Выражать же моральное самосознание нации более всего способна отдельная личность, которая должна быть поставлена в полную независимость от всяких внешних влияний, могущих исказить и заглушить голос совести.

Итак, сущность монархического принципа, подытоживает Тихомиров, – в верховной власти нравственного идеала.

Но такова идеально мыслимая основа развитой монархии. В реальной же истории существуют многообразные типы монархического государства, где собственно нравственные начала не выражены, искажены или смешаны с иными принципами. Для истинной монархии необходимо возведение лиц на трон главы государственного союза не посредством общественного выбора, а по воле Божией, согласно династическому престолонаследию. Кроме того, требуется достаточное развитие гражданского общества, где признана идея личности и ее прав, без чего нравственное существо единоличной верховной власти не может получить ясного осознания. Лишь совокупность указанных предпосылок, по мнению Тихомиров, делают возможным высший тип монархической государственности, который отличается религиозно-нравственным характером верховной власти, ее независимостью от прихотей «народной воли» при подчиненности религиозной традиции и самобытному духу национальной жизни.

Русское самодержавие, на взгляд мыслителя, явилось наиболее чистой формой христианской монархии, ибо у нас наличествовали высокий и общенародно принятый религиозно-нравственный идеал, ясное национально-государственное сознание и развитый общественный строй с земским самоуправлением. Таким образом, Тихомиров дал строго традиционное обоснование принципиальной необходимости гражданской свободы именно для православного самодержавия, которое, по природе своей будучи не произвольно-деспотической, не демократической, а теократической формой монархии (т. е. являясь средством социального служения высшему религиозно-нравственному принципу), без связи с общественным мнением, без охраны свободы мысли и слова народного лишается необходимой духовно-общественной основы.

Высоко оценивая русскую государственную идею, в смысле религиозно-нравственной высоты, тонкости и одушевленности, отмечая многие черты ее реального воплощения в древней и новой России, Тихомиров обратил пристальное внимание на многочисленные искажения национального политического идеала в реальной истории страны. Главной причиной разного рода государственных неустройств он считал крайнюю слабость в России политической сознательности. Сила инстинкта в русском народе исключительно велика, полагал мыслитель, но только одним внутренним наитием нельзя устраивать государственных отношений. Политическая идея должна быть понята как идея собственно, приобрести свою философию и воплотиться в системе права. И вот этой-то полноты уразумения и воплощения самодержавных устоев России у нас никогда не было. Отсюда вытекает вся стихийность русской истории, смутность, путаность и противоречивость разнородных наслоений в вековом организме российской государственности, резко обострившаяся в начале ХХ столетия. В смутный период необходимо укрепить традицию разумом, призывает Тихомиров, ибо если это не удастся, если нация придет к выводу, что государственная идея русского народа есть фикция и нам надо строить римскую систему, основывающуюся на господстве юридических принципов, то следует ожидать, вслед за падением русской государственной идеи, падения Русской идеи вообще. Другие нации доказали свое превосходство в деле организации политической жизни на формально-правовых основаниях, поэтому вслед за крахом собственного национально-государственного сознания нас ожидает подчинение руководству иных народов.

Таковы узловые моменты опыта русского политического самосознания, подытоженные православным государствоведом в своем фундаментальном труде.

Разнообразные идеи относительно социального развитии России в ХХ веке Тихомиров излагал в многочисленных публицистических статьях и очерках. Он полагал, что наша страна должна давать глубоко самобытные ответы на экономический и политический вызов времени. Мыслитель указывал, что Россия не может осуществлять свое переустройство по типу промышленных стран Европы и приспосабливать русское народное хозяйство к требованиям мирового рынка. Предлагая правительству учредить особый орган экономической политики, для централизованного управления экономическим развитием страны, Тихомиров руководствовался тем, что природные и культурные условия России совершенно не допускают у нас организации хозяйства на западных либерально-капиталистических принципах. В своей политической публицистике начала века мыслитель показывал, что исторические интересы русского народа выражаются прежде всего монархией и Церковью. Введение конституционной системы ставит власть в зависимость от политической борьбы различных классов и народностей. Либерализация власти в условиях глубокой социальной и культурной противоречивости российского общества, вынесет все непримиримые противоречия на высший уровень и они сверху неминуемо расколют страну, вместо того чтобы решаться с помощью самодержавного арбитра на более низких этажах социальной жизни.

В силу этих обдуманных соображений, Тихомиров выступил как решительный критик двусмысленной политики П.А.Столыпина, стремившего к укреплению законной власти, жестко подавлявшего революционный терроризм, но в то же время заигрывающего с Думой. Уважая и ценя Столыпина за твердость воли, Тихомиров считал, что допускаемая им двусмысленность может окончательно дезориентировать общество и народ и привести к катастрофе. Мыслитель предостерегал Председателя Совета министров от иллюзий в отношении Думы и напоминал об исторической роли самодержавия в интеграции столь сложной страны, как Россия.

После окончания редакторской деятельности в «Московских ведомостях» Тихомиров поселяется в Сергиевом Посаде. Он сближается с «Кружком ищущих христианского просвещения в духе Православной Христовой Церкви» М.А.Новоселова, углубляется в религиозные проблемы и в работу над капитальным трудом «Религиозно-философские основы истории» (который начал в 1913 и завершил в 1918 г.) . Книга посвящена анализу духовной борьбы во всемирном историческом процессе. Эта борьба, по Тихомирову, идет между верой в сверхтварного Бога и верой в самосущность материи. Первая вера дуалистична. Она признает два типа бытия – тварный и нетварный, Божественный. Вторая вера монистична, ибо связана с признанием только одного типа бытия – бытия материального, мирского. На протяжении всей истории эти два типа веры и мировоззрения ведут между собой борьбу, сами никогда не исчезая.

Значительное внимание уделяет Тихомиров роли тайных обществ в исторической духовной борьбе. Он рассматривает, как борется с христианством противохристианский мир, и как должны бороться христиане. В отличие от своих противников, они никогда не должны прибегать к тайным обществам с двойной моралью и двоедушием, ибо отстаивать веру в Христа должно открытым образом. Тихомиров верит в неодолимость веры в Бога Творца и Спасителя. Он предполагает, что даже победа антихристианских социалистических режимов не будет способна искоренить христианскую веру из сердец человеческих. 16 октября 1923 г. мыслитель скончался в Сергиевом Посаде.

Другим видным мыслителем, писателем, экономистом, публицистом и деятелем православно-патриотического движения в России начала ХХ века являлся ученик И.С. Аксакова Сергей Федорович Шарапов (1855 — 1911). Шарапов закончил Николаевское инженерное училище, в 1875 г. отправился добровольцем в Боснию и Герцеговину, в конце 1870-х годов был парижским корреспондентом «Нового времени», в 1880-х и 1890-х гг. издавал журналы «Русское дело» и «Русский труд», занимался сельским хозяйством. В 1900 г. опубликовал за границей «опыт русской политической программы» славянофильского характера, запрещенной к распространению в России министерством внутренних дел. В годы первой русской революции Шарапов участвовал в православно-патриотических объединениях, затем издавал независимый авторский журнал «Свидетель», где он подверг рассмотрению духовные и социально-политические проявления «революции сверху», развернувшейся в России после манифеста 17 октября 1905 г.

Как все мыслители – славянофилы, Шарапов на первый план выдвигал задачу восстановления истинной сути православной монархии и земского самоуправления, искаженных долговременным влиянием западничества. Принципиальным недостатком петербургской системы мыслитель считал прямое включение царя в механизм бюрократической машины, что приводило к поглощению царского самодержавия бюрократическим всевластием, сковывало и религиозно-нравственную энергию монархии, и свободу развития народной жизни. Государь, лишенный знания народного мнения, наличествующих точек зрения в обществе, был вынужден следовать воздействию бюрократических ведомств, превращаясь из чуткого органа национально-общественного бытия в высшее звено обезличенного правительственного механизма. Преодолеть это ненормальное положение Шарапов считал возможным посредством вывода царя из бюрократической иерархии и восстановления действительной связи нации с монархом. Последний призван был вступить в общение не с рядом специализированных правительственных ведомств, но с совокупностью живых самоуправляющихся земских организмов, количество которых должно было соответствовать реальной возможности личного участия царя в областном управлении и государевом суде. Программа Шарапова предполагала разделение страны на более крупные, чем губернии, более естественно и органично выделенные самоуправляемые области, которых всего должно быть 18 (12 русских и 6 инородческих). В каждой области власть делилась между представителем монарха и представителями самоуправления, обязанными самостоятельно вести все дела области в пределах, очерченных законом. До государя должны доходить лишь те областные дела, где 1) наблюдается противоречие между представителями центральной власти и самоуправления, 2) имеется потребность в перемене существующих общегосударственных законов, 3) оказывается необходимым сверхзаконное вмешательство монарха в виде оказания милости, 4) наличествует спор между двумя или многими областями, 5) возбуждено непосредственное внимание Государя тем или иным образом.

Наряду с разработкой славянофильски ориентированной политической программы, Шарапов осмысливал перспективы «третьего пути» России между капиталистической и социалистической моделью. Он полагал, что самодержавие, опираясь на самоуправление, вызвав к жизни все нравственные элементы общества и народа и дав им свободу и силу, одно сможет обуздать непомерно выросшего Золотого Тельца и направить общественное развитие мирным путем, без той социальной революции, которая угрожает залить Запад кровью.

Еще одним, замечательным православным общественным деятелем, мыслителем и ярким публицистом был Георгий Алексеевич Шечков (1856-1920). Он родился в родовом имении Шечковых в с. Волынцево Курской губернии, первоначальное воспитание и образование получил дома, затем учился в лицее Цесаревича Николая, окончил юридический факультет Московского университета, занимался сельским хозяйством, изучением русской церковно-государственной традиции, участвовал в кружках братьев Самариных, Дмитрия Хомякова и в других православно ориентированных группах. Под влиянием событий первой русской революции Шечков включается в публицистику и политическую борьбу, занимая место на правом фланге и становясь депутатом III и IV Государственных Дум. После революции 1917 г. для Шечкова началась тяжелая скитальческая жизнь, закончившаяся в Одессе смертельным сердечным приступом.

В своих публикациях, довольно многочисленных в период с 1905 по 1911 гг., Шечков при рассмотрении всех насущных проблем русской жизни на первый план выдвигал судьбы Православия и церковно-общественные вопросы. Согласно программе мыслителя, церковная жизнь должна быть возвращена к канонической свободе и соборной своей основе; императорский абсолютизм – преобразован в народную монархию с восстановлением Земского собора; авторитет численного большинства при разрешении всех общественных вопросов – заменен жеребъевкой или решением беспристрастного третейского судьи; понятие о государственной службе – восстановлено в смысле обязанности, повинности, долга и очищено от разного рода исключительных прав, льгот и привилегий; гражданская свобода никоим образом не должна вести к оскорблению, разрушению традиционных религиозных и государственных ценностей; основным началом русской общественности должен считаться не принцип конкурентной борьбы, а принцип «семейно-государственной русской правды», выраженный словом народной мудрости: «совет да любовь»[1] .

Руководствуясь православно-национальным воззрением, Шечков классифицировал переживаемый Россией в 1905-1907 гг. кризис как обострение хронического недуга «безотечественности», поразившего страну после петербургского переворота. Отнюдь не идеализируя Московскую Русь, мыслитель писал, что оставить Москву единственной столицей – значило обречь Россию на дальнейшее   историческое   отшельничество и одичание. Но признать Петербург истинно русским центром, значит вручить судьбы страны духовно безнациональной, культурно безотечественной бюрократии. На взгляд славянофильского автора, Петру следовало сделать окном в Европу Киев, который ко времени петровского переворота был центром вполне русской православной образованности и мог послужить фильтром для инородных идей. Петербург же, построенный на чистом месте, лишенный почвенных культурных традиций, проявил способность легко подпадать под самые разные иноземные влияния, торопясь провести их в общероссийскую жизнь. Как русская столица, он исказил свое призвание с первых дней своего возникновения, говорил публицист. Нашу в техническом смысле отсталость он принял за неспособность самой нашей духовной и национальной природы. Такой ошибки не могли бы сделать ни Киев, ни Москва, не впадая в самоотрицание. «Киев дал нам Православие, Москва выработала Самодержавие и русскую народность, а Петербург давал нам только Феофановщину да Бироновщину вплоть до, далеко еще нами не пережитой, Виттовщины. Петербург, высмеявший нашу соборность, вышутивший нашу церковность, подменивший христианскую монархию… римско-языческим   абсолютным империализмом и святую любовь к отечеству заменивший “беспредельной преданностью” служащего своей карьере и его кормящему ведомству! Ему, только ему, – этому городу отрицания, могла принадлежать по праву роль воспитателя и руководителя теперешней революции… Россия погибнет, если окажется бессильной   избавить   себя от бюрократического освободительства. Нами переживаемая революция есть революция самодовлеющей ведомственности против самой государственности, это поход Петербурга на христианскую, самодержавную и славянскую Россию» [2].

Конкретизируя тему российского кризиса, Шечков обращал внимание на глубокий мировоззренческий и социальный раскол русского общества. Мировоззренческий раскол он выводил из различия культурно-исторических ориентаций интеллигенции, когда одна ее часть, укорененная в отечественном, реально пережитом, прочувствованном прошлом, воспринимает события в свете русской истории, другая же расценивает все через реально неведомый опыт чужих народов.

Источник противоречивого политического развития страны Шечков видел в том, что традиционная Православная Россия, возглавляемая царем, остается реальной политической величиной, однако бюрократия самодовлеющих административных ведомств, жаждущая полновластия, стремится разделить народ и государя и навязать тому и другому правила игры, заимствованные из социального опыта Западной Европы. Отсюда публицист выводил радикальное несоответствие всего насаждаемого сверху после 17 октября   1905 г. «бюрократического либерализма» исконным представлениям об общественной жизни, свойственным массе русского народа. В частности, он писал в своих статьях, что западно-демократический   принцип большинства органически чужероден русским устоям, ибо внутренне разлагает православное общество, стремящееся не к формально-правовому, а к семейно-государственному типу. Русские никогда не следовали принципу формального голосования, будучи исторически привержены соборному единогласию или жеребьевке, которая предохраняет от тайных сговоров, массового внушения, покупки голосов. Вот почему крестьяне сопротивляются навязыванию им сверху выборов по большинству и требуют предоставить права жеребьевки. «…Требуя выборов по жребию, ”чтобы дело было никому не в обиду”, нынешние крестьяне остаются верными своему историческому отвращению к предвзятой мысли о правоте всякого большинства или предпочтительности числа качеству» [3], – заключал Шечков. В этом тайна повсеместных неудач баллотировок, удручающих администрацию и заставляющих прибегать к повторным выборам. Навязывание же народу бюрократически установленного голосования по большинству практически подрывает традиционные нравственные основы общественности, оттесняет носителей духовно-нравственных начал в народной среде и открывает путь влиянию бесчестных интриганов и демагогов. «Умственно и нравственно серая масса получает узаконенность в своих принципах, и ее несовершенства, недостатки и пороки приобретают господство над жизнью общества с часа водворения в нем правящей воли первого сплоченного людского скопища»[4]. В насаждении выборов по большинству Шечков видел угрозу традиции русской соборности, предполагающей единодушие и согласие в принятии решений. Замена внутреннего «правдо-порядка» внешним «правопорядком» неизбежно влечет за собой, по Шечкову, эрозию всех религиозно-нравственных основ исторической русской государственности и общественности. Подход к власти с точки зрения механического голосования отдает государство в руки политических интриганов, демагогов, партийных и денежных воротил, многогранно раскалывая и ожесточая общество. «Избрание большинством голосов представляет собою удостоверение образовавшегося разногласия, а не согласия и единомыслия, – удостоверение случайного, и притом численного лишь отношения одних разноголосящих к другим же. Выборы по большинству голосов всегда являются, с одной стороны, итогом партийного раздробления общества. С другой – источником последующего разделения» [5].

Прекрасно сознавая, к чему может на практике привести хронический недуг западничества, поразивший большую часть российского образованного верха, Шечков и другие русские православные публицисты постоянно подчеркивали ценность знания традиционной отечественной культуры и национальной психологии для эффективного управления Россией. Только при этом условии правящий слой, подчеркивали они, окажется способен задействовать на общее благо все великие традиции и душевно-волевые ресурсы русского народа.

Такого же рода суждения были высказаны целой группой недавних участников “освободительного движения“, усомнившихся после кровавого опыта революционных потрясений в состоятельности метода радикальных преобразований российского общества и объединивших свои тревожные голоса в сборнике “Вехи”.

Этот сборник статей о русской интеллигенции появился в 1909 году и состоит из работ Н.А.Бердяева, С.Н.Булгакова, М.О.Гершензона, А.С.Изгоева, Б.А.Кистяковского, П.Б.Струве, С.Л.Франка. В предисловии, принадлежавшем перу Гершензона, говорится, что авторы сборника объединены единодушным признанием первенства духовного начала над внешними формами общежития и того, что внутренняя жизнь личности, а не самодовлеющие принципы политического порядка, является прочным базисом для всякого общественного строительства. С данной точки зрения, идеология русской интеллигенции, всецело покоящаяся на признании безусловного примата общественных форм, представляется участникам книги противоречащей естеству человеческого духа и практически бесплодной.

Такова была общая постановка вопроса. Она нашла многообразную конкретизацию в статьях участников “Вех”, которые выявили хронические изъяны в мировоззрении и практических установках радикальной части русского образованного слоя. Отщепленность от христианских ценностей, своеобразная гуманистическая лжерелигиозность, нечувствие государственных и национальных традиций своего народа, прискорбная поверхностность образования и представлений о культурной истории своей страны и Западной Европы — вот какие главные недостатки выявили критики интеллигенции. Интеллигенция осмысливалась религиозными философами как сравнительно замкнутый слой беспочвенных отщепенцев от народной культуры, возникший в результате петровских реформ и обладающий комплексом своих весьма устойчивых нравственно-психологических качеств, верований и суеверий.

По глубине культурно-исторического осмысления поднятой проблемы, среди всех статей выделяются размышления С.Н. Булгакова о религиозной природе русской интеллигенции, названные “Героизм и подвижничество”. Признавая интеллигенцию идейным вдохновителем, нервами и мозгом гигантского тела революции, Булгаков указывал, что приверженность радикальной части образованного общества революционному делу объясняет комплекс гуманистического героизма, проникающего душу интеллигенции. В отличие от христианского подвижничества, которое есть непрерывный самоконтроль, борьба с низшими сторонами духа и служение вечным духовным ценностям, интеллигентский героизм устремляется к внешнему спасению человечества, точнее будущей части его. Герой отличается презрением к прошлому, вечному и приверженностью будущему. Он стремится преобразовать жизнь своими личными силами, “во имя свое”, осознавая себя человекобогом, безжалостно и своевольно ломая жизнь. Такой тип деятеля представляет крайнюю опасность для российской истории, ибо работает на дело разрушения в народе вековых религиозно-нравственных устоев, освобождает в нем темные стихии, которых много таится в русском характере, испытавшем влияния злой татарщины и кочевников-завоевателей. “В исторической душе русского народа всегда боролись заветы обители преп. Сергия и Запорожской Сечи или вольницы, наполнявшей полки самозванцев, Разина и Пугачева, — предостерегал Булгаков.- И эти грозные, неорганизованные, стихийные силы в своем разрушительном нигилизме только, по-видимому, приближаются к революционной интеллигенции, хотя и принимаются ею за революционизм в собственном ее духе; на самом деле они очень старого происхождения, значительно старше самой интеллигенции. Они с трудом преодолевались русской государственностью, полагавшей им внешние границы, сковывающею их, но они не были ею вполне побеждены. Интеллигенция пробуждает эти дремавшие инстинкты и возвращает Россию к хаотическому состоянию, ее обессиливающему и с такими трудностями и жертвами преодолевавшемуся в ее истории” 1 .

Отсюда вытекает необходимость для всех, кому дорого будущее России, и прежде всего для людей Церкви, бороться с интеллигентским влиянием на народ. России нужна не атеистическая и революционно-героическая, а подвижническая, церковная интеллигенция, которая соединила бы подлинное христианство с просвещенным и ясным пониманием культурных и исторических задач своего народа. Если такого образованного класса с русской душой, просвещенным разумом и твердой волей у нас не возникнет, делал пророческое предсказание Булгаков, то “интеллигенция в союзе с татарщиной, которой еще так много в нашей государственности и общественности, погубит Россию” 2 .

Давая оценку “Вехам”, следует понимать, что не они первые подняли проблему отрицательных свойств интеллигентского сознания. Гораздо более глубокую и острую критику особенностей русского образованного класса мы можем найти у православно-консервативных мыслителей XIX века – начала ХХ века. Однако особая весомость “Вех” определялась тем, что критика интеллигенции здесь объединила целый ряд вчерашних оппозиционеров исторической России. Это обстоятельство придало сборнику смысл интеллигентского покаяния в грехах безбожия, национального отщепенчества и антигосударственности, разгневало всех нераскаявшихся революционеров от Милюкова до Ленина и обеспечило “Вехам” широкую общественную известность.

Вопреки громогласным обвинениям веховцев в реакционном союзе с властью, которые прозвучали со стороны революционного лагеря, нельзя не видеть, что сборник создавался недавними участниками “освободительного движения”, которые еще не вполне отрешились от многих его установок. Даже в наиболее глубокой, по ее ощущению традиционных духовных основ русской исторической жизни, статье Булгакова, бросается в глаза отсутствие ясных программных идей и неясность пути практического выхода из мировоззренческого раскола российского общества. В конечном счете, религиозно-нравственный суд над левой интеллигенцией и благое пожелание идти вперед путем культуры, самопознания, духовного преображения, а не путем баррикад и кровавых революционных переворотов, не сопровождались у авторов “Вех” сколько-нибудь ясным пониманием специфики традиционных общественно-государственных устоев России и осмыслением задач преемственного их усовершенствования. Вообще, по духу и настроению своему, участники сборника были далеки от постановки практических проблем русской жизни. Это дало основание политическим радикалам осуждать веховцев за равнодушие к теме государственности и за религиозно мотивированный анархизм. В ответ на веховскую критику революционеров Милюковым был брошен призыв, ради обновления России, бороться с позиций “научного духа” против “религиозного типа психики”, чтобы воспитать передовых, демократически мыслящих граждан.

В силу как зашоренности кругозора “передовой” общественности, так и чисто просветительской позиции “Вех”, голос их участников по своему практическому значению оказался “гласом вопиющего в пустыне”. Но в духовно-интеллектуальном смысле нужно отдать должное “Вехам” как значительному памятнику русского культурного самосознания, пророческое значение которого было вполне подтверждено всем последующим движением истории.

[1] См.: Шечков Г.А. Об истинном значении некоторых слов. Харьков, 1906. С. 15-17.

[2] Шечков Г.А. О русской России. Харьков, 1908. С.13.

[3] Шечков Г.А. Как само население России понимает свое участие в государственных делах. Харьков, 1908. С.13.

[4] Шечков Г.А. Государственная Дума и несостоятельность начала большинства, как принципа государственно-общественного строительства. Харьков, 1911. С. 5.

[5] Шечков Г.А. Обязанность или привилегия? Харьков, 1906. С. 3.

1 Вехи; Интеллигенция в России: Сб. ст. 1909-1910.-М.:Мол.гвардия, 1991. С. 80.

2 Там же. С. 45.