Юрий Булычев «Восстание декабристов и основные задачи царствования Николая Павловича»

Николай I на Сенатской площади 14 декабря 1825 года

Вооруженное выступление заговорщиков на Сенатской площади в значительной мере предопределило основные черты нового царствования.

Как известно, декабристы выносили свои идеи в тайных обществах, построенных по типу масонских лож, с уставами и деятельностью которых русские офицеры познакомились в период пребывания российской армии на территории разгромленной наполеоновской Франции. Идеология декабризма один к одному воспроизводила наследие французских просветителей XVIII в. Малую применимость этого наследия к российской действительности, свои ничтожные шансы на успех, заговорщики достаточно ясно сознавали. Они шли на площадь не столько действительно восставать, свергать, сокрушать, переворачивать и перестраивать общественно-государственное бытие. Они выходили на историческую авансцену, чтобы предстать перед современниками и особенно потомками в определенной, по мнению оппозиционеров, единственно достойной мыслящего человека ипостаси подвижников священных идей свободы, равенства и братства. Данное представление, предстояние было важным моментом в их историческо-драматургическом акте, остающемся странным только для тех, кто рассматривает его в узком плане политической истории России. Но, судя с психологической и духовно-культурной точки зрения, выступление на Сенатской площади и не могло протекать никак иначе. Ведь декабристы были «рыцарски совестливыми», стремящимися к единству своей мысли и жизни, субъективно честными людьми, однако людьми глубоко книжными, весьма непрактичными, неопытными в деле политических революций. В основном они были молодыми мечтателями. Из 121 привлеченного к ответственности лица только 12 имели 34 года, значительное большинство не имело и 30. Но они были участниками войны, чувствовали себя освободителями европейских народов и намеревались стать освободителями собственного народа. При этом заговорщики не имели никакого политического опыта за плечами и шли не столько в самом деле революционировать и преобразовывать огромную Российскую империю, сколько продемонстрировать свое революционное «Я».

В политическом отношении, событие 14 декабря исчерпывается характером военно-политической демонстрации оппозиционного настроения. В культурно-историческом плане же – это первый смотр, первый показ государству силы революционной романтики, овладевшей вполне достойными людьми и заставившей их пожертвовать благополучием, карьерой, семейным счастьем, жизнью и свободой ради личного соответствия образам излюбленных исторических персонажей, ранее явленных Великой революцией в иной стране.

Итак, декабристы выступили как авторы драмы и как ее герои, взяв пример с впечатляющего «исторического романа» под названием «Великая французская революция», и стремясь в свою очередь показать героический пример грядущим поколениям. Вот почему, простояв изрядное время на площади и надежно зафиксировав свой оппозиционный акт в русской истории, участники декабрьского стояния после ареста, на следствии откровенно рассказывали о всех своих планах, связях, подпольных отношениях. Ведь дело было сделано, спектакль состоялся и артисты, сыграв свои роли, могли теперь расслабиться, стать нормальными верноподданными русскими дворянами, пуститься в обсуждение спектакля, своих артистических впечатлений и переживаний.

Здесь надо заметить, что при всей театральности самосознания и действий декабристов замыслы у них были не шуточные. Они всерьез обсуждали планы цареубийства, были готовы пролить кровь членов императорской фамилии и пролили кровь своих соотечественников. По делу декабристов было предано суду 121 человек. Суд состоял из 15 членов Государственного совета, 35 сенаторов, 3 членов Синода и 13 лиц особо назначенных из высших гражданских и военных чинов. Суд присудил 5 человек к казни четвертованием и 31 человека к расстрелу, остальных же к каторжным работам бессрочно и на разные сроки. Император утвердил смертный приговор для пятерых, заменив четвертование повешением. 31 человеку он заменил смертную казнь каторжными работами и несколько смягчил наказание остальным.

Манифест 13 июля 1826 г., составленный М.М.Сперанским и опубликованный в день казни пятерых руководителей заговора гласил: «Не в свойствах, не в нравах российских был сей умысел. Составленный горстию извергов, он заразил ближайшее их сообщество, сердца развратные и мечтательность дерзновенную: но в десять лет злонамеренных усилий не проник, не мог проникнуть далее. Сердце России для него было и будет неприступно. Не посрамится имя русское изменою престолу и Отечеству». Далее очень верно отмечалось: «Не просвещению, но праздности ума, более вредной, нежели праздность телесных сил, – недостатку твердых познаний должно приписать сие своевольство мыслей, источник буйных страстей, сию пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности, коих начало есть порча нравов, а конец – погибель. Тщетны будут все усилия, все пожертвования правительства, если домашнее воспитание не будет приуготовлять нравы и содействовать его видам» [1]. Манифест вменял в долг дворянства стать примером всем другим сословиям и предпринять «подвиг к усовершенствованию отечественного, не чужеземного воспитания».

Восстание выявило отрыв дворянства от народа, от национально-исторической почвы и подверженность идеологическому влиянию Запада, несмотря на победу над западными армиями. Чаадаев рассматривал декабризм как следствие умственной неразвитости русских и их политической безответственности, приведшей к тому, что декабристы разыграли судьбу России в карты между трубкой и стаканом вина.

Казнь пятерых руководителей восстания не только не привела к отрезвлению радикально настроенной молодежи, но способствовала формированию культа героической революционности. Перед светлыми образами «жертв тирании» были тотчас же даны священные освободительные клятвы, обеты, пролиты гневные слезы и заключены союзы братства в борьбе. Короче говоря, образы декабристов положили начало тому светскому псевдоцерковному иконостасу, перед которым были возжены свечи и лампады новой, интеллигентской «традиции». Традиции противоборства реальному историческому государству ради государства идеального, а то и вообще ради безгосударственного (анархического) общества чистого равенства и братства.

В образах декабристов зримо запечатлелось установление гипнотической власти французских просветительских и революционных идей над сердцами и умами «прогрессивной» русской интеллигенции. Отныне события исторической жизни России начали соотноситься этой интеллигенцией с французским историческим календарем, причем она стремилась всеми доступными способами подогнать историю нашей страны под революционную историю Франции. «Мы отравлены Францией и с нею делим ее судьбу, с нею падаем. Но хуже того, но грознее, что прошлое Франции стоит перед нами роковою угрозою нашего будущего… Это неизбежно, это неминуемо так..,» – делал вывод в конце XIX века известный отечественный литератор, хорошо знавший жизнь Западной Европы и России. А исследовательница русского масонства Н.Берберова называет идейную порабощенность нашей левой интеллигенции историческим опытом Франции «тиранией Парижа над Петроградом». Ссылаясь на статью историка Джона Кипа, Берберова пишет, что такого рода тирания продолжалась около ста лет и сделала нашу интеллигенцию к XX веку идеологически престарелой, позволяя отжившим идеям 1789 г. бесконтрольно владеть ее сознанием [2] .

После подавления декабризма русская мысль стала углубляться. Политическая суета была остановлена твердой рукой верховной власти и творческие силы общества обратились к более глубоким вопросам человеческого бытия. Государство вновь усилило свои позиции в общественной и культурной жизни, возникла проблема идеологического укрепления российской общественно-государственной системы. Последнее обстоятельство дало импульс культурной политике правительства Николая I по духовной консолидации общества.

[1] Цит. По кн.: Русское общество 30-х годов XIX в.: люди и идеи. Мемуары современников. Изд-во МГУ, 1989. С.8.

[2] См.: Берберова Н. Люди и ложи (Русские масоны ХХ столетия) // Вопросы литературы.1990.№ 1. С. 170-171.