Возрождение Державы информационно аналитический портал
Вряд ли можно найти среди проблем русской истории вопрос, который под влиянием разного рода предрассудков и преходящих политических соображений освещается наиболее противоречиво и искаженно, чем природа и особенности самодержавия. Причем в российском историографическом и общественном мнении утвердился и получил преобладающее влияние вовсе не русский, не православно-традиционный взгляд на характер отечественной монархии. Под влиянием бездушных иноземных политических понятий и ходульных революционных идей, многие представители нашей интеллигенции еще до переворота 1917 года привыкли, не раздумывая, определять, вернее, клеймить, существо самодержавной власти терминами «тирания», «деспотизм», «диктатура». Обсуждение природы нашей многовековой государственной традиции было сведено различными мыслителями и историками к анализу конкретных царствований и политических режимов, так что оказалось почти совсем утрачено понимание культурно-исторической природы самодержавной монархии, ее породивших богословских понятий и нравственных интуиций русской православной души.
В итоге до сего времени сплошь и рядом встречаются сочинения, в которых авторы, даже весьма чуткие к стихиям русского духовного мира (такие как, например, Г.П.Федотов и Вальтер Шубарт), опускаются до холодной враждебности, рассматривая влияние на Русь Византии, с ее идеей союза Церкви и Царства. Не понимая полной исчерпанности древне-киевского государственного строя и старой формы русского самосознания, равно как историческую невозможность взять республиканский Новгород XIV века за образец общероссийского государственного строительства, они утверждают, что самодержавие стало инородным телом в русском социальном организме, что в русской монархии не было ничего русского, но лишь смесь монголо-татарского элемента с римско-византийским, а после петровских реформ еще и с прусско-бюрократическим. Мы отдаем отчет в том, что развитие тысячелетней отечественной государственности было сложным, противоречивым, порой глубоко трагичным. Мы будем уделять в дальнейшем внимание главным противоречиям и трагическим моментам в судьбе отечественного самодержавия и русских царей. Однако, прежде чем вдаваться в конкретно-исторические подробности хода нашей государственной жизни, нам следует уяснить все сложные и тонкие богословские основания самодержавного монархического принципа, его тесную связь с особенностями русской души и русского православно-национального самосознания. Это обязан сделать всякий, кто желает постигнуть духовно-самобытные начала исторической жизни нашего народа – творца величайшей державы, оригинальной и благородной государственной традиции. Институт царской Верховной власти, как ясно уже из рассмотренного выше материала, настолько тесно оказался сопряжен с развитием русской духовной жизни, русской культуры и всей отечественной цивилизации, что без уяснения православного воззрения на природу власти царя, без понимания всей сложности ее исторической судьбы, нам представятся весьма чуждыми и непонятными исторические судьбы нашего Отечества.
Для того, чтобы увидеть собственные религиозно-духовные основы русской самодержавной монархии, следует принять во внимание, что в нашей церковно-государственной традиции самодержавная власть царя понимается как особое церковное, то есть глубоко личностное, религиозно и нравственно обусловленное служение христианина в качестве носителя «удерживающей» верховной власти. С такой точки зрения власть государя не может быть безличным, чисто юридическим управлением, предполагающим внешнее подчинение царской воли вышестоящему формальному закону, но не должна быть и тираническим произволом, нарушающим заповеди Божии. Государь, по воззрениям Церкви, призван быть земным образом Царя Небесного, то есть воплощать принцип личностного, нравственно чуткого служения Правде Божией, выражаемой учением Церкви и самой Личностью Христа.
Стало быть, формально не ограниченная никакой внешней силой и только в этом смысле самодержавная власть монарха является ограниченной в плане ее внутреннего подчинения и служения Правде. Ввиду такого рода внутренней подчиненности царская власть способна быть источником законности и справедливости, являться одним из выражений самой христоподобной природы всякой праведной власти. Так же как Христос, который не просто осуществляет правосудие, но являет Правду, царь призван являть высшую, строгую, но и милостивую праведность, не ограниченную безжизненными схемами формального права.
Будучи земным подобием Царя Небесного, самодержец в русской традиции призывался избегать неправедных крайностей бездушного законничества и беззаконной тирании. Тем самым всему обществу подавался пример личностно-праведного построения человеческих отношений. Идея самодержавия верно и тонко выражала необходимость живого, совестного восполнения начала закона духом благодатной истины и праведности в христианском государственном служении, хотя конкретные политические режимы в России могли далеко отступать от идеального принципа самодержавной власти.
При всей важности религиозно-духовных предпосылок утверждения русского самодержавия следует учесть в свете рассматриваемого вопроса также и те особенности психологии русского народа, которые были обусловлены характером органически выросшего земско-общинный строй народной жизни.
Суровость климата, коварство природы, худосочность почв, угрожающие голодом и гибелью обособленному хозяйству, заставляли русские крестьянские семьи сплачиваться в сельские общества, а обширные, малолюдные пространства позволяли людям расселяться небольшими группами, составляя мирные, национально и культурно однородные общины соседей и целые земские волости. Укрупняющиеся общины становились городскими центрами, которые, по мере роста населения, вновь излучали из себя села и городки в окружающее пространство. Так постепенно Русская земля покрывалась разрастающейся плотью русского народа.
Сложившийся со времен Киевской Руси земско-бытовой строй народной жизни, развивавшейся в условиях политической нестабильности и натурального хозяйства на начала местного самообеспечения и самоуправления, являлся живой общественно-органичной основой культурной и государственной жизни Руси. Князья киевского периода, а затем московские государи не могли не считаться с этим земским строем, без них строившимся и развивавшимся. Поэтому сочетание земского общественного уклада с княжеской властью естественным образом привело к соединению вечевого и единоличного принципов в местном управлении Киевской Руси, а в Московском царстве к единству самодержавия и земского самоуправления.
По мере укрепления государственной силы и роста безопасности народной жизни, в условиях внутреннего мира и природного раздолья русский социальный организм развивался, по словам И. Е. Забелина, под действием естественной «силы нарождения», как если бы род был непосредственным производителем народной массы, некой живой клеточкой – прототипом строения каждой семьи и всего народа. Это создавало благоприятные предпосылки общественно-культурной и национально-государственной интеграции России. Поддержание здесь внутреннего единства изначально требовало меньше силовых методов, чем в тех странах, которые оформлялись путем завоеваний и напряженной борьбы родов и общин за землю и право на существование. Этнопсихологическое единство населения благоприятствовало тому, что в московский период, при сравнительно небольшой плотности общества и слабости экономических связей между частями страны, у нас была создана достаточно эффективная, обширная и в то же время единая государственность. В отличие от восточных, общинно-кастовых форм социальной организации, с одной стороны, и европейской сословно-иерархической, а затем атомизированно-индивидуалистической социальности, с другой, в России возникла своеобразная национально-патриархальная, или, как еще можно сказать, крупносемейная народная общность. Общность высоко интегрированная, характеризующаяся единством территории, государственности, этнической основы, языка, религиозной традиции.
Такого рода патриархальный колорит русской национальной психологии обусловливал известную размытость в России интеллектуальных форм общественного сознания, нечеткость отношений «Я» – «Мы», сферы индивидуальных и коллективных интересов, что тормозило развитие правовой культуры. Но вместе с тем семейный колорит существенным образом смягчил и все его формы социальных отношений в Древней Руси, не исключая холопства и крепостничества. «Вот почему в нашем рабстве, в его существе, постоянно скрывалось какое-то родственное благодушие, смягчавшее даже и силу крепостных отношений, так что раб и холоп становились у нас детьми, чадами дома… Во всех этих отношениях, – писал Забелин,– господствовало наиболее чувство родства – отечества и детства, а вовсе не чувство рабства; господствовало чувство тесной, неразрывной родовой связанности людей, а не чувство юридически выработанных отношений рабов к господину. В глубине этих-то чисто родовых отношений и скрывается весь смысл нашей истории, нашей нравственной и общественной культуры» [1].
Итак, оформление в московский период патриархального православно-национального единства русского общества вполне естественно привело к тому, что государственное выражение этот тип общества нашел не в безличных социальных учреждениях, а в живой личности православного государя, царя-батюшки. Необходимость связи русской государственной традиции именно с монархией станет более понятной, если мы поймем, что при наличии у народа наследственного царя, воплощающего в себе вековое единство судеб и традиционных устоев нации, в государственной жизни возникает особое религиозно-духовное измерение. Образуется сфера нравственно-душевного единения отдельных лиц в свете безусловных ценностей Веры и Родины, не подлежащих переоценке волей сегодняшнего общества и воплощаемых в глубоко личных, глубоко неформальных отношениях любви, чести, верности и служения между подданными и царем. Редкие государи, не умевшие установить духовной связи с нацией, точно замечает такой видный отечественный мыслитель, как И. А. Ильин, проходили в русской истории словно тени. Как правило же, душевная чуткость, религиозно развитая способность воспринять свое служение и вдохновляться верой в русский народ позволяли государям любовно созерцать свою страну, жить в русле ее истории и мыслить из ее трагической судьбы. «Они, так сказать, “врастали” в Россию, – продолжает Ильин, – чему много содействовала художественная даровитость русского человека. Русский народ, созерцая сердцем своих Государей, вовлекал их (уже в звании наследника!) в ответное сердечное созерцание, и Государям, – инстинктивно и интуитивно, – открывалось самое существенное: душевный и духовный уклад русского народа, его историческая судьба, его грядущие пути и, в особенности, его опасности. Они оставались людьми и могли ошибаться (недооценивать одно и переоценивать другое); это возлагало на русских людей – долг правды и прямого состояния перед Государем» [2] .
Высшей руководящей идеей московской монархии служила идея «симфонии» духовной и мирской властей, унаследованная от Византии. Теория их «симфонического» согласования нашла выражение в 6-й новелле Юстиниана и была изложена в славянской Кормчей (греческий Номоканон), принесенной в Россию из Царьграда вместе с Православием. В основе этой теории лежало святоотеческое различение институтов священства и царства. Священство призвано служить Божественному, небесному; царство – человеческому, земному; первое обладает духовным превосходством, ему принадлежит роль религиозного руководителя над мирской властью и неотъемлемая самостоятельность в деле веры и внутрицерковной жизни; второе обладает первенством в земных делах, должных, однако, вершиться под духовным руководством Церкви.
Из указанных различий вытекает неразрывная связь между Церковью и государством, осуществляющаяся по принципу взаимного дополнения: Церковь духовно укрепляет авторитет государственной власти, воспитывает народ для добросовестного государственного служения, а также нравственно руководит царями и мирскими властями, осуществляя над ними религиозно-этический суд и контроль. Царство охраняет догматическое учение и почитание Церкви, власть иерархии, канонические правила и имущественные права духовной власти.
Теория «симфонии» вошла в авторитетные акты Восточной Церкви, поскольку в богословско-философском смысле выражала чисто православный принцип благодатного одухотворения государства со стороны Церкви и укрепление Христовой Церкви в мире силою государства, вытекающий из идеала воцерковленности всех проявлений жизни христианина и христианского общества. Тем самым в основу общественно-государственной жизни закладывался идеальный прототип гармонических отношений Церкви и государства, когда ни Церковь не обладает первенством над государством, ни государство верховенством над Церковью, но каждая инстанция согласует свой шаг с другой в свете общей подчиненности Правде Божией. Церковь и государство равно призываются идеей «симфонии» служить, прежде всего, небесному, первая – храня веру и спасительные обряды, второе – охраняя Церковь и проводя христиански обоснованное управление общественной жизнью. При этом священство получает свою долю государственного служения в воспитании высоконравственных подданных, царство же полномочно участвует в церковных делах, имеющих общественно-государственное значение [3].
Принципиальная правильность «симфонического» построения отношений государственной и духовной власти избавляла Византию от борьбы Церкви и государства, укрепляла его авторитет и создавала благоприятные условия для духовного становления Восточной Церкви под защитой императоров. Конечно, исторический опыт Византии свидетельствует и о грубых практических уклонениях от идеала «симфонии» со стороны царства. Однако даже в неправославной деятельности императоров-иконоборцев мы встречаемся, по справедливому указанию Тихомирова, не с борьбой за новый тип отношений между Церковью и государством, а с деятельностью монархов как членов Церкви во имя церковной истины, хотя бы и ошибочно понимаемой.
Принцип «симфонии» практически воплощался в тесном сотрудничестве государя и иерархов (патриархов) Церкви. Помогая русским государям в управлении государством, иерархи Московской Руси не превращались, однако, в покорное орудие государевой воли. Когда они видели, что государь уклоняется от исполнения своего долга, что он нарушает интересы своего народа или забывает о нуждах державы, иерархи зачастую выступали со словом обличения, призывая царя земного к исполнению его призвания и угрожая карой Царя Небесного. (Так, в критическое время противостояния русских войск и войск хана Ахмата на реке Угре архиепископ Вассиан Ростовский в своем «Послании на Угру» обратился к великому князю Ивану III c призывом мужественно биться за Русскую землю, беря пример с Игоря, Святослава, Владимира Мономаха и не слушая «злых советников», которые внушали князю мысль отступить перед татарами и бежать в чужие земли, а митр. Филипп (Колычев) прилюдно в церкви обличил царя Ивана Грозного в пролитии неповинной крови во время опричнины, за что поплатился жизнью.)
[1] Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях.– Новосибирск: Наука, 1992. С. 39-40.
[2] Ильин И.А. Мировая политика русских царей // Ильин И.А. Наши задачи. Т. 1.– М: Рарогъ, 1992.С. 102.
[3] Если сравнить с принципом «симфонии» римско-католическую идею верховенства Церкви как интернациональной духовной монархии над государством, то мы увидим, что католический принцип двух папских мечей отличается искаженным пониманием и светской власти, и природы Церкви. Государственная власть в свете латинского «папоцезаризма» отрывается от национальной и социальной почвы и теряет источник собственного развития. Папские притязания на верховную власть над европейскими государствами исторически угрожали их порабощением и полной ликвидацией их суверенитета. С другой стороны, Римская Церковь получила смысл религиозного союза, проникнутого глубоким неравенством участников. Ведь клир оказывается высшим церковным сословием, учащим, освящающим и управляющим, а миряне, в том числе императоры и короли, – низшим сословием Церкви, призванным даже в светских делах покоряться духовной власти. Неприемлемость «папоцезаристского» принципа построения отношений Церкви и государства привела в Европе к утверждению противоположной модели. Выдвинутая и реализованная протестантизмом, она выразилась в абсолютистском государстве римского типа, подчиняющим себе Церковь. Источник абсолютной власти монарха теоретики абсолютной монархии находили, согласно древней римской концепции, в делегировании народом своих властных прав королю. Между «цезаропапистской» монархией и народом, совершенно верно замечает выдающийся православный государствовед Л. А. Тихомиров на страницах книги «Монархическая государственность», в этом пункте возникал непримиримый для абсолютизма спор, со временем приведший к торжеству компромиссной «конституционной» монархии, а затем всецело секулярного республиканского государства.