М. Дунаев «Ещё раз о русской национальной идее»

Национальную идею ныне кто-то ищет у нас со тщанием, а кое-кто наблюдает за тем не без иронии. Ищущие надеются с помощью такой идеи ответить на проклятые вопросы «что делать?», «как жить?» и «кто виноват?», иронизирующие вовсе сомневаются в самой возможности самостоятельного бытия русского народа, видя в нём несовершенный придаток американо-европейского сообщества.

А так как сообщество то уже готово в результате глобализации превратиться в безликое стадо, пасомое некоей не вполне внятной силой, которую И.А. Ильин назвал «мировой закулисой», то сторонники этого процесса в совершенном соответствии со своею логикой отвергают какое бы то ни было национальное начало — как устаревшее и ненужное для наступающей постхристианской «эпохи Водолея».

Стремление к глобализации не так чтобы и очень ново для нас: в недавно господствовавшей идеологии оно было обозначено как интернационализация.

Однако поскольку русскому сознанию идеи что глобализации, что интернационализации, как их там ни назови, глубоко противны, то оно всё же силится отыскать смысл собственного существования. Если же такого смысла нет, то нация может преспокойно сойти с исторической сцены, как сошли уже многие народы и цивилизации. Умирают люди, умирают народы. Для чего жить народу русскому?

Вообще-то русская национальная идея существовала давно: в идеале Святой Руси, в концепции Москвы — Третьего Рима, и наконец, она была в совершенной форме выражена в триаде «Православие, Самодержавие и Народность». Эта триада, заметим, опирается на христианскую трихотомию дух-душа-тело. Ибо: Православие есть дух русской жизни; Самодержавие (как исхождение земной власти от Бога и ответственность её перед Богом) — душа народного бытия; Народность же, вся полнота народной православной жизни, есть тело нации.

Оспорить эти положения отыщется тьма искусников, но даже если и принять всё выработанное прежде без возражений, то никуда не уйти от вопроса: а не устарели ли такие идеи? Действительно: где нынче Святая Русь? О каком «Третьем Риме» можно всерьёз говорить? Не оскудевает ли православная вера? Не забыт ли прочно сам принцип самодержавной власти? Не деградирует ли народ наш, не спивается ли, не утрачивает ли веру предков, не выветрилась ли его историческая память, не вырождается ли великий и могучий русский язык, не умирает ли культура, отравляемая вульгарной попсой? Примеры в доказательство того можно множить и множить.

Но что же те, кто пытается отыскать эту самую идею? Если не принимать во внимание неизбежные выплески национального чванства, то почти все высказывания по поводу русской идеи можно свести к отысканию наилучшего и справедливейшего способа устроиться в земной жизни. А что ещё остаётся? Надо выжить в этом мире, и других научить, как жить без тех мерзостей, каких слишком уж много повсюду. Осмысляются при этом многие стороны жизни — философски, политически, экономически, психологически, даже биологически. Высказано много дельного, толкового, нужного.

Особенно необходимыми кажутся экономические изыскания. Давно ведь пора бы отказаться от западнического, вбитого в наше сознание марксизмом учения об экономических формациях, в результате чего мы оказались в тупике дилеммы: либо социализм, либо капитализм. И что же? И на социализме обожглись, и капитализм не слишком ласков оказался, так что многих обратно к советской власти потянуло. Но ведь слишком же примитивна та навязанная схема. Поискать же иной путь — теория не позволяет. Так и мыкаемся. Мышление тех, кто управляет нашею хозяйственной жизнью, насквозь шаблонно. Даже если не углубляться в неведомое нам, а признать (хотя бы условно), что у тех же Гайдара или Чубайса — всецело благие помыслы и стремления, то и тогда видна порочность их действий. Отвергли одну схему, взяли другую — и настойчиво пытаются втиснуть в неё живую жизнь, не задумываясь даже, подходит ли схема та к жизни, как отзовётся в реальности. Как отозвалось — мы знаем. И можем ожидать худшие беды, поскольку шаблонники те — действуют активно, и не хватает то ли воли, то ли ума дать им хорошенько по рукам.

Как же быть? А как обустраивал русский народ свою жизнь в стародавние времена: не по схеме и не по чертежу, а по принципу — как мера и красота скажет. То есть соображая, как всё новосоздаваемое впишется в уже созданное прежде: не исказит ли, не изуродует ли, украсит ли то, что есть? У нас же — безоглядно сломать прежнее и по заданной схеме сляпать своё. А потом спрашиваем: почему хотели как лучше, а вышло, как всегда?

Да, нужно искать истинные экономические пути, укреплять государство, бороться за физическое здоровье народа, равно как и за душевное, очищать культуру от наносной грязи и т.д. Но ведь всё это — не основное. Это необходимые средства, а не цель. Вот наша беда: осмысляя нацинальное бытие, мы средства принимаем за цель. И оказываемся в бессмысленном круговороте вопросов, на которые нет окончательного ответа. Поразмыслим. Вот говорят некоторые: наша национальная идея — укрепление государства. Можно спросить: а зачем? Ответят: чтобы обезопасить существование народа. А зачем существовать народу? Предлагаемая национальная идея отвечает: чтобы укреплять государство. А для чего государство?

Понятно, что жить хочется. Понятно, что душа болит за свой народ. Но найдутся и такие, кто скажет: это всё эмоции. Жалко, конечно, но тут историческая закономерность: нация отжила своё. И каких угодно теорий в обоснование того понапридумывают. Что могут ответить патриоты?

Однажды я присутствовал на собрании наших искренних радетелей за национальную идею, болеющих за судьбу народа, страны. Говорили много, умно, неравнодушно. Но ни разу не прозвучало слово, ключевое при осмыслении бытия нации, — Православие.

Мы всё время озабочены тем, как бы нам в этом времени устроиться поудобнее. Мы забываем о вечности, которая только и должна дать нам верную точку воззрения на наше бытие. Сказано же и повторяется многажды: Ищите прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам (Мф. 6, 33). Мы же об этом всём печёмся, его ищем.

То же и в размышлениях о национальной идее. Однако уже не раз обращалось внимание на важную мысль Вл. Соловьёва: «Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности». Вот из чего требуется исходить.

В истории человечества действует промыслительная воля Божия, а также и воля человеческих и национальных стремлений. Только тогда вся нация может достичь благого результата, когда подчинит свою волю воле Промысла, станет соработником Божиим (1 Кор. 3, 9) в домостроительстве спасения.

Промысл же Божий направлен именно ко спасению и обожению человека, то есть к нашему высшему благу в вечности. Поэтому мы верно осмыслим свою национальную идею, лишь если сознаем своё место в истории, предназначенное нам Промыслом.

В христианскую эпоху важнейшей необходимостью для человечества стало сохранение и всеобщее утверждение полноты Христовой Истины. Уже не отдельный этнос, но народ Божий, Новый Израиль, Церковь, в которой едины пред ликом Божиим и бывший язычник (еллин) и бывший иудей, — вот кто был призван теперь служить этой идее. Однако в ходе истории от такого единства отделилась часть соблазнённого церковного народа, и ответственность за Истину сосредоточилась в Восточной Церкви. Около четырех веков эту ношу несла на себе Византия, но и она пала, ослабевшая изнутри и сокрушённая внешними враждебными силами.

И вот тогда обнаружилось, что основную тяжесть ответственности за судьбы Православия, то есть за хранение полноты Истины Христовой, должна взять на себя та земля, которая недаром получила название Святой Руси. Национальная предназначенность к тому вскоре отпечаталась в идее Москвы — Третьего Рима. Эта идея не есть продукт национального чванства, как трактуют лукавые противники Православия, но отражение трагического сознавания, что конечные судьбы мира скрестились с судьбою Руси, и не на кого будет переложить ответственность, ибо «четвёртому Риму — не быть».

Обозревая историю нашу, мы можем назвать много случаев, когда народ русский, хотя бы в части своей, изменял своей предназначенности, забывал собственную национальную идею. Промыслом Божиим мы были не раз наставляемы на истинном пути — и явлением великих чудес, и словом и делами великих святых наших, и тяжкими испытаниями. И важно: тогда народ победно выходил из бедствий, ниспосланных ему, когда, пренебрегая всеми суетными стремлениями, он возносил над всеми ими сокровище дарованной ему веры, Православие. Недаром Достоевский называл русским решением вопроса необходимость и возможность поставить правду выше собственной корысти. «Правда выше России»,- писал он, разумея правду Христову. То есть: Божие выше кесарева.

Служение Православию, сохранение его полноты, смирение перед Истиной — вот русская национальная идея. Ибо ничто иное не соединяет человека с вечностью. Осмысляя историческую предназначенность русского народа, Достоевский выразил это идеально ёмко и точно:

«Не в Православии ли одном сохранился божественный лик Христа во всей чистоте? И может быть, главнейшее предызбранное назначение народа русского в судьбах всего человечества и состоит лишь в том, чтобы сохранить у себя этот Божественный образ Христа во всей чистоте, а когда придёт время, явить этот образ миру, потерявшему пути свои!»

Сознают ли русские люди в полноте свою национальную идею? Что мыслит о том интеллигенция, которая сама в себе видит национальную элиту, мозг нации? Что в этом мыслительном органе народа происходит? Часть западнически настроенных русских интеллигентов осмысляет национальную идею как необходимость скорейшего растворения в процессе глобализации, присоединания к общечеловеческим ценностям, то есть к полному обезличиванию нации, хотя большинство из них до этого крайнего, но неизбежного логического вывода не дерзает дойти. Разумеется, ни о каком Православии они и слышать не хотят, являя несомненную аллергию на само это слово. В Православии они видят прежде всего покушение на собственную свободу, которая на деле есть лишь свобода греха, свобода находиться в рабстве у собственной корысти, свобода делать мерзости и видеть при том в мерзости добродетель.

Поэтому нет никакой загадки, например, в том, что они с полным безразличием смотрят на все действия по развращению нации, но с несомненным единодушием восстают против изучения в русской школе основ православной культуры.

Весь смысл нынешней эпохи в стремлении сил беззакония уничтожить Православие, хотя бы ослабить его на первых порах, низвести до уровня малой этнической религии, а после и вовсе искоренить вкупе с русским народом. Всё остальное, творящееся в мире, — лишь исторический антураж, нередко отвлекающий от сути.

Для большинства нашей западнической интеллигенции мессианской идеей давно стала американская, якобы созидающая на земле общество демократического благоденствия. Слепоте этих людей можно лишь подивиться, но они неизлечимы. В основном именно из их среды извергается в общество оголтелая русофобия, в подоплеке которой таится чаще все то же неприятие Православия. Если они и играют в христианство, то дальше экуменизма их любопытство не заглядывает. Но чаще они предаются просто духовным извращениям, самое безобидное из которых — астрология.

Другая часть того же стада и вообще самое мысль о какой бы то ни было (и у кого бы то ни было) национальной идее отвергают, развлекаясь интеллектуально-эстетическими играми, приправленными нередко опять же русофобией. Тоже философия своего рода.

А что же наши патриоты? Сознают ли они истинно русскую национальную идею?

Они являют собою картину весьма пёструю.

Немалая доля среди них — неоязычники, поклоняющиеся неким своим невнятным якобы славянским богам и видящие в христианстве навязанную «жидовскую» веру. Из общения с ними можно вынести впечатление об их полной невменяемости. Обсуждать в этой среде идею верности Православию — бессмысленно.

Подавляющее большинство русских патриотов — неколебимые державники, видящие в существовании мощного русского государства важнейший смысл бытия народа. Мысль Достоевского «Правда выше России» для этих людей неприемлема, вызывает яростное отторжение. Для них нет ничего выше России, которую они мыслят как мощную державу — и не более того. А Православие? Они не прочь порассуждать и о Православии, но совершенно не постигают его сути. Когда, например, одного из них спросили, как следует относиться к Русской Церкви, он ответил прямо: поддерживать её в той мере, в какой она способствует укреплению государства. То есть: бытие Церкви Христовой имеет целью не Царство Божие, а царство кесаря. Всё оказалось вывернутым наизнанку, поставленным с ног на голову.

Неудивительно, что именно здесь проглядывается тяготение к союзу с коммунистами. Знаковыми сегодня всё более становятся фигуры Сталина и даже Ленина, которые как будто слишком радели об укреплении государства, являлись чуть ли не прямыми наследниками тех, кто стоял прежде во главе Империи. Как-то забывается, что они убеждённо искореняли русский народ, лучшие его силы, что само государство было необходимо им как средство к распространению мировой революции, на что они истратили колоссальные средства, перекачивая их из ограбленной ими России в бездонную пропасть этой революционной преисподней. А что Сталин всё же начал заигрывать и с патриотизмом и с Церковью, так потому лишь, что понял: без такой поддержки его власти несдобровать — а власть для него была поважнее всех революций вместе взятых.

Питательной почвой для государственников-националистов становится психология ущемленного и сознающего свою ущемленность «маленького человека». Ещё Достоевский (в «Записках из подполья») отметил, что этот человечек внутренне ощущает себя «штифтиком», и страдает от того. И мстит, хотя бы в мыслях: пусть мир провалится, а вот чтобы мне каждый день чай пить. В середине прошлого века этому человечку вновь напомнили: он винтик. (А проговорившийся о том и сам ведь комплексовал безнадёжно.) Но зато и дали почувствовать: винтик в большой-большой машине. Катится большая-большая машина, всё сминая на своём пути, а с нею и маленький винтик: все с дороги, не то раздавлю! Банальное самоутверждение.

Пусть не создастся, однако, ни у кого впечатление, что идея Империи нами должна быть отвергнута. Имперское мышление — одно из достоинств русского национального самосознания. (А что западники нам его в вину вменяют — пусть их. Зачем на всякий крик оборачиваться?) Не надо лишь ставить телегу впереди лошади. Помнить: великая держава нужна нам ради осуществления того, что Бог думает о русской нации в вечности. А не ради того, что мы мним о себе во времени.

Вдумаемся: отвергающие волю Творца — уподобляют себя тем евреям, что отвергли Христа. И даже хуже того: поскольку евреи, при всех отпадениях своих, всё же исполнили Завет и отступили окончательно от Бога лишь после осуществления своей национальной идеи в ветхозаветной истории. Иные русские же (и часто как раз те, кто подвержен антисемитизму в крайних проявлениях) изменяют предназначенности своей в самый критический момент, когда речь идёт о судьбах мира, ибо «четвертому Риму не быть» и не на кого переложить ответственность за Удерживающего.

Вообще при подавлении подлинного национального самосознания всегда объявляется его суррогат — крайний национализм и шовинизм. Мы видим то и в наши дни. И это тем более опасно, что при обнаружении дурных проявлений русского шовинизма противники православной национальной идеи начинают без разбору обвинять всякое русское слово в «черносотенстве», приравнивая его к фашизму несомненному. Националисты же в отчаянии обороняются, бранятся, говорят много и верного, но так неумело, что, глядя на них думаешь, как прав был дедушка Крылов: услужливый дурак опаснее врага.

Так же опасны и те, кто как будто и следует православному миропониманию, но в гордыне своей под Православием мнят нечто, к вере подлинной мало причастное. От этого самочинного Православия идут все обновленческие соблазны, истерические и кликушеские выплески — при всём их различии и даже внешнем противостоянии они одноприродны. Именно там рождаются поползновения приспособить к ленивой природе человеческой литургическую жизнь, заменить церковнославянский на русский и т.п., но там же раздаются призывы канонизировать Распутина или Ивана Грозного, сочиняются акафисты рок-идолу Талькову, усматривается мистическая, отменяющая всякую надежду на спасение природа ИНН, не приемлются новые паспорта, отвергается перепись населения и т.д. Церкви усиленно навязывается раскол.

Важнейший вопрос: сохранились ли те силы, которые способны сохранять истину и явить миру образ Христов? Повторим: это судьбоносный вопрос для всего человечества.

Конечно, сама Церковь, связующая мир земной с миром горним посредством благодати, являющей себя в таинствах, будет исполнять предназначенное ей до скончания времён, но сознание церковного народа может и ослабляться и умаляться. Но Сын Человеческий пришед найдет ли веру на земле? (Лк. 18, 8). Мы, чада церковные, увлекаясь золочением куполов, не забываем ли подчас: главное социальное предназначение Церкви — свидетельствовать, что Зверь не всевластен и в земном мире.

Так это нужно человеку — знать, что есть среди всеобщего одичания хотя бы небольшой уголок, где нет корысти и злобы, где тебя встретят добротою, будут строги к твоим грехам, но и милосердны. Где не обругают, если сделал в храме что-то не так, потому что ты это не по злому умыслу, а по незананию, — и поэтому мягко подскажут, как надо. Где не казённо и сухо отнесутся к твоей беде, где поступятся своим удобством, когда тебе понадобится помощь. Пусть там не будет блеска золота, а священник выйдет в потертой рясе, потому что там тоже небогаты, но зато там можно найти сокровище небесное, укрепляющее среди всех наших земных скорбей и испытаний.

И если это угаснет, тайна беззакония, то есть апостасия крайняя, войдёт в свои права. Да, беззаконные будут уничтожены дыханием уст Христовых, так что они, творя свои дела, лишь приближают собственную погибель (и не понимают того, ибо веры не имеют), но ведь и зло их стараниями умножается. Умножается богоотступничество. Не состоит ли русская национальная идея именно в том, чтобы противостоять с Божьей помощью такому губительному умножению? Когда же такая идея окажется поверженной, это будет означать: мир вsтупил в состояние агонии.

Нужно следовать воле Промысла, а не ставить собственную волю превыше всего. Вот и вся национальная идея. Так ведь просто.