Юрий Булычев «Возвышение православно-державного значения Московской Руси в ХIV–ХV веках»

В 1439 г. на соборе во Флоренции была заключена уния между Греческой Церковью и Римско-католической, предусматривавшая принятие первой догматов католицизма. Уния была подписана участвовавшем в соборе главой русской церковной иерархии, греком или болгарином по происхождению митрополитом Исидором. В начале 1441 г. Исидор вернулся в Москву и в качестве предстоятеля Русской Церкви огласил акт Флорентийского собора с амвона храма Успения Пресвятой Богородицы.  Однако великий князь Василий II и русское духовенство отказались одобрить решение Исидора, который был низложен и изгнан из Москвы. Таким образом, по верным словам А.В. Карташева, великий князь Московский  явился органом и рупором соборного церковного сознания.

Измена наших религиозных наставников греков Православию в 1439 году вызвала на Руси настоящее духовное потрясение. Ведь мировой раскол церквей (1054), противоборство католического Запада и православного Востока русское церковное общество воспринимало как свое кровное дело. Папский Рим не мог вызывать на Руси симпатий не только в силу отступления от догматических истин, утвержденных семью Вселенскими соборами. Военно-политические столкновения с латинскими крестоносцами, стремившимися на православный славянский Восток, а затем с католической Литвой и Польшей, за которыми стояла папская курия, притязающая на верховенство над всем христианским миром, придавали отнюдь не только религиозный смысл противоречиям между Западной и Восточной церквами. В каких именно богословских и богослужебных отступлениях от правоверного христианства были повинны латиняне – далеко не все даже начитанные русские люди ясно себе представляли. Тем не менее, латинство интуитивно виделось им не просто еретическим уклоном от правоверия, но смесью всяческих старых и новых ересей. Если в посланиях патриарха Константинопольского Михаила Керуллария против латинян насчитывалось от 19 до 30 их заблуждений, то в русских списках ХV в. число это достигает 37, а в списках ХVI в. – 43[1] . Не удивительно, что религиозное отступничество Византии стало важнейшим фактором оформления русского великодержавно-православного самосознания. До глубины души Русь была потрясена тем, что главы православного мира – византийский император, константинопольский патриарх и весь собор архиереев предали святыню веры.

Решительно отринув искусительный пример своих наставников в вере, православная Русь тем самым приняла посвящение стать главою вселенского Православия, со всей захватывающий дух мистической высотой и страшной ответственностью этой роли. Разумеется,  знаменательный переворот не мог сразу же разрушить всю многовековую традицию церковной зависимости Руси от Византии. После изгнания из страны Исидора великий князь вновь обратился к Константинополю за разрешением избрать нового митрополита. Целых семь лет глава русского государства ждал ответа, прежде чем решился на избрание митрополита Ионы без благословения Византии.

Окончательное завершение эпоха русского ученичества у Восточной Римской империи получает вместе с ее историческим концом. Потрясшее христианский Восток падение Константинополя под напором турок (1453), превративших собор св. Софии в мечеть и пленивших вселенского патриарха, представилось русскому сознанию знамением гнева Божия над религиозно пошатнувшимся вторым Римом. Русские также не могли не придать религиозного смысла тому факту, что  параллельно ослаблению и падению Царьграда под мусульманским давлением наблюдалось усиление Руси и ее освобождение от остатков татаро-мусульманских влияний. Внезапный распад Орды, грозно нависавшей над Русью с Востока, после того как Иван III достиг полной независимости от татар (1480), не могло не внушить мысли о наличии Божией благодати над Москвою и о перемещении центра Всемирной истории на Православную Русь.

Без учета внутренней силы и сложности рассматриваемого духовного импульса трудно понять своеобразие великорусского православного мировоззрения, характер российской исторической судьбы, духовные устои Московского государства, мотивы его энергичной борьбы против остатков татарского ига и влияния, словом, самобытность политического и общественно-культурного существования России в эпоху Ивана III. Опыт прекрасно и страшно открывшихся высоты, предельности, ответственности русского призвания с тех пор навсегда вошел в состав национальной души, так или иначе, предопределив все особенности духовного развития России с ХV века до наших дней. «Русское самосознание от самых пелен своих, – хорошо говорит А.В. Карташев, – как-то сразу вознеслось на свою предельную высоту. И в этом величии своих помыслов, в некотором их максимализме, вскрыло природу России, как лона мировой культуры. На грани ХV и ХV1 веков величие и слава “Святой Руси” сразу и ослепительно открылись русской душе и затем незабываемо залегли в ней навсегда, как светлые, чистые и окрыляющие мечты и воспоминания юности» [2].

Кроме Флорентийской унии и краха Византии пробуждению сознания мировой роли Московской Руси способствовало возвышение государственного статуса Великороссии. С половины ХV века политическое положение русского народа принципиально изменилось: до этого времени он не имел  государственного единства и Московское княжество было только одним из великих княжеств северной Руси, но в эпоху Ивана III оно становится здесь единственным, общенациональным. Если в 1462 году Иван III унаследовал  от отца Василия Темного большое княжество, занимавшее территорию в 400 000 кв. км., то в 1505 году  первый Государь всея Руси Иван Васильевич оставил сыну огромную, державу, раскинувшуюся на площади, превышающей 2 млн. кв. км. С 1480 года, когда было покончено с остатками татарского влияния, эта держава существовала вполне независимо. И хотя много исконно русских земель закрепили за собой Литва и Польша, однако окончание территориального объединения северо-восточной Руси Москвой превратило Московское княжество в великорусское государство и возвысило великого князя московского до значения русского национального Вождя.

В результате такого рода перемены исчезли все внешние прикрытия московских земель и Москва вступила в контакты с иноземными государствами, осознав себя международной политической величиной. Внешнеполитические отношения  в свою очередь стимулировали наше национальное сознание, развивавшееся  путем  органического соединения Православия, народности и государственности в понятиях «русское», «Русь», «Москва». Русским признавался православный великоросс, живущий в пределах Московского государства, верой и правдой служащий московскому государю. Личность последнего становилась высшим символом и фактором национального суверенитете, ибо государь нес верховную ответственность за судьбы  Руси, стоял на страже истинной веры, народного блага и независимости Русской земли. Недаром в титулование первого суверенного московского правителя («Иоанн, Божию милостью Государь всея Руси…») – входит указание на религиозное происхождение верховной власти, на ее общенациональный масштаб, а также длинный ряд географических эпитетов, очерчивающих пределы Московской державы: «…и Великий князь Владимирский, и Московский, и Новгородский, и Псковский, и Тверской, и Пермский, и Югорский, и Болгарский, и иных».

Такая конкретизация государственных границ вела к более тесному, чем прежде, соединению идеи Православной Руси с пределами русского национального государства, которое приобретало верозащитно-державный  смысл. То есть смысл  духовно-политической силы, удерживающей мир на путях служения Божией Правде [3].

После освобождения от влияния татар Иван III начинает титуловать себя царем всея Руси, используя сокращенную русскую форму латинского слова цесарь. Титул царя затем тесно соединился с понятием «самодержец», произошедшим от перевода византийского императорского титула  автократор. Оба термина в Древней Руси  выражали представление о русском верховном правителе не как о ничем неограниченном тиране, а как о законном государе,  независимом  от  посторонней власти, никому не платящим дани. Брак Ивана III с племянницей последнего византийского императора Софьей Фоминичной Палеолог давал великому князю нравственное и историческое оправдание считать себя единственным в мире православным государем, наследником традиции византийской монархии. Поэтому, когда прибывший в Москву (1489) посланец германского императора Фридриха III, считавшегося светским главой европейских монархов, предложил русскому государю принять от императора королевскую корону, Иван Васильевич твердо заявил, что не нуждается ни в чьем покровительстве и поставлении, ибо поставление он имеет от Бога, как и его прародители.

В русской православной традиции понятия о верховной власти и государственности оказались теснейшим образом связаны с идеями Божией благодати, охранения православной веры и образом удерживающего православного царя, определившими учение о царском самодержавии. Важно отметить, что богословской основой учения о державности и самодержавии явились суждения ап. Павла (2 Фес. 2, 3-8), касательно Богоустановленной, государственной власти, удерживающей мир на путях служения Божией правде и противящейся распространению власти антихриста [4].

Понимание Руси как православной державы складывалось не столько в силу богословских размышлений, сколько под давлением исторической борьбы великорусской нации с вооруженными силами  католического Запада и мусульманского Востока. Военно-политическое объединение поляков и литовцев с крымскими татарами ставило православных русских перед единым фронтом латинян и «бессерменов». В условиях круговой обороны политическое самоощущение Московской Руси, как русского национального государства, сливалось с ее религиозным сознанием, как крепости  мирового Православия. О мировосприятии такого рода можно судить по богомольной грамоте митр. Филиппа, писавшего в Кириллов монастырь (1567), что «грех наших ради, безбожный крымский царь Девлет-Кирей со всем своим бессерменством и латинством, и литовский король Жигимонт Август и  поганые немцы во многия различныя ереси впали, наипаче в Люторову прелесть, и святые христианские церкви разорили и святым и честным иконам поругалися и впредь собираются покуситься на благочестивую христианскую веру греческого закона».

Яркими архитектурными памятниками пробудившегося духа русской православно-державной государственности стали каменные шатровые храмы, начало строительству которых положило сооружение в 1532 г. церкви Вознесения Господня в с. Коломенском. Возможно, каменное шатровое зодчество первой половины XVI в. опиралось на опыт деревянного шатрового храмостроительства предшествующего времени. Однако ни одного подобного памятника не сохранилось. Все попытки связать появление шатровых храмов в XVI в. с влиянием готики оказались несостоятельными. Полагая, что эти храмы – явление целиком самобытное, не имеющее аналогий в архитектуре других стран,  П.А. Раппопорт, высказывает весьма достоверную мысль о влиянии на формирование канона каменной шатровой архитектуры образа шатра боевой башни [5]. Ведь сочетание образа православного храма и образа оборонительного сооружения давало возможность выразить идею органического сопряжения православно-церковного и державно-государственного начал в русском сознании XVI века. Вот почему все главные шатровые храмы этого столетия оказались связаны с  важнейшими моментами в жизни государства. Церковь Вознесения  в  Коломенском построена в честь рождения наследника престола  –  будущего  Ивана IV, церковь Усекновения Главы Иоанна Предтечи в Дьяково  посвящена коронованию Ивана Грозного, Покровский собор (церковь Василия  Блаженного) – взятию Казани.

Шатровые церкви  становятся храмами-памятниками, воплощающими триумф новой православной державы и не имеющими прямых аналогий в прошлом. Во всяком случае, самобытно-новаторский характер церкви Вознесения в Коломенском буквально потрясал зрителей необычностью своего облика, что отметил летописец того времени, сказав: «церковь та велми чюдна высотою и красотою и светлостию, такова не бывала прежде того в Руси».

Рассматривая это выдающееся сооружение, можно заметить, что при всей органической связи в нем православного и державного элементов идея прославления  именно великодержавного начала выходит на первый план. Не случайно, по верным замечаниям названного выше историка отечественной архитектуры, «маленькая плоская главка почти не вызывает ассоциаций, связанных с культовым сооружением. Это скорее боевая башня, чем церковь». При высоте около 62 м. и небольшом внутреннем пространстве храм служит для решения не столько вероисповедной, сколько православно-государственной идеологической задачи, а потому, являясь почти скульптурным памятником, предназначается прежде всего для обозрения снаружи [6].

Смысл символа православно-государственного служения Руси за храмом Вознесения Господня в Коломенском закреплялся тем, что это село являлось (с XIV в.) вотчиной удельных, затем великих князей Московских, потом  царей и императоров. Далеко не случайно, что именно в коломенском храме Вознесения произошло явление иконы «Державной Божией Матери», состоявшееся в 1917 г. после вынужденного отказа от престола последнего русского царя и означающее, согласно православному преданию, переход верховной власти над православной Россией в пречистые руки Пресвятой Богородицы.

Еще более ярко, целостно и завершенно православно-державное возвышение Руси выразили духовно-крепостные ансамбли, начиная от величественного Московского Кремля, ограждающего златоглавые соборы, и кончая малыми кремлями-монастырями, стерегущими духовные очаги православной веры. В этих архитектурных ансамблях воплотилась идея служения государственной власти высшим религиозным и культурным ценностям русского народа, равно как преображающее, освящающее значение православной веры в отношении власти государя. Россия как крепость Православия – такова идеология, воплотившаяся в архитектуре Кремля. Эта идеология придала последний смысл отечественной государственности, внедрив в русское сознание идеи веры, верности и служения высокому религиозно-патриотическому идеалу.

По справедливому указанию В. Карпеца, в российских геополитических условиях было немыслимо построение государства на западных принципах индивидуальной независимости и формального права. У нас было вполне естественным развитие государственного строя на основе крепкого единоверия, психологии круговой обороны и на началах общенародной круговой поруки. Таким образом, складывалось государство крепости, тягла и службы, в котором свобода мысли и слова, развиваясь вне политической сферы, была направлена не на борьбу за власть, а на поиск общей и личной правды[7].

Новые внешние и внутренние обстоятельства существования русского народа поставили перед отечественной мыслью задачу обосновать мировой смысл бытия Православной Руси.

[1] См.: Малинин В. Старец Елеазарова монастыря Филофей и его послания. Историко-литературное исследование. – Киев, 1901. С.43.

[2] Карташев А.В. Воссоздание Святой Руси. –  М.: Столица, 1991. С. 37-38.

[3] Заметим, что понятие «держава» было известно в отечественной культуре с XI в. Изначально оно обозначало верховную власть, питаемую могуществом со стороны Бога, ибо высшая власть находится у Божества. В своей последующей эволюции рассматриваемое слово прошло путь от конкретного образа о поддержке силой через представление о самой силе и власти к понятию о государстве (XVII в.) (см.: Колесов В.В. Мир человека в слове Древней Руси. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1986. С. 274-275).

[4] Антихрист (греч. противохристос) в православной традиции понимается как противник Иисуса Христа, должный появиться на земле незадолго до второго пришествия Спасителя, возглавить борьбу против него и потерпеть поражение. Антихрист – посланник сатаны, воплощающий абсолютное отрицание христианской веры и стремящийся построить царство морального зла на земле, путем не прямолинейного отрицания добродетели, а ее имитации и самозванной выдачи себя за Христа.

[5] См.: Раппопорт П.А. Древнерусская архитектура. – М.: Наука, 1970. С. 92.

[6] См.: Там же. С. 90.

[7] См.: Карпец В. Российское самодержавие и русское будущее. На пути к православному государствоведению // Выбор. Литературно-философский альманах русской культуры. 1990. № 8. С. 217.