Юрий Булычев «Становление русского христианского мессианизма, учение «Москва – третий Рим» и ее мировоззренческие особенности»

Процесс идеологического уяснения роли страны в качестве царственной православной державы пошел по  двум логически связанным путями: по линии понимания Руси как центра христианского благочестия и по линии осмысления ее как политического центра мировой истории, властно удерживающего мир на пути служения Божией Правде. Первая линия выражается такими преданиями как «Повесть о белом клобуке» (1480-1490-е гг.), согласно которой белый клобук – символ чистоты и непорочности исповедания веры, сотворенный императором Константином Великим для папы Сильвестра, передается по наущению ангела из Рима Константинопольскому патриарху, а от него в Новгород, в знак высшего благочестия Русской земли. Вторая линия ярко проявляется в «Сказании о Вавилонском царстве», проливающем свет на происхождение знаков русской царской власти, пришедших к нам из первой мировой монархии – Вавилонской – через Византию. Таким образом, по мысли отечественных книжников, Русь явилась законной наследницей двух мировых империй – Вавилонской и Византийской. Согласно древним воззрениям, легитимность, как мы сейчас выражаемся, власти русских государей (т.е. ее нравственная обоснованность, историческая наследственность и законность)  должна быть благодатно сообщена из исторически предшествующего духовно-политического центра и передана посредством священных предметов (которыми на Руси считались царская порфира, шапка и бармы Мономаха и крест животворящего Древа). Поэтому целый пласт древнерусской литературы был посвящен обоснованию сохранения священных первоначал в традиционных устоях русского монархического государства. Обосновывалась не только подлинность унаследованных регалий, но и неслучайность самого акта наследования их нашими царями. Закономерность последнего объяснялась как апостольским предустановлением, так и родовой связью русских государей с римскими императорами. Посему в «Степенной  книге» – летописном своде исторических событий, изложенных в ХVI в. согласно родословным степеням великих князей –  рядом с известием о том, что св. Андрей Первозванный жезлом предначертал на Руси «самодержавное скипетроправление», говорится о фактическом начале русской монархии от Рюрика из племени Пруссова и о том, что Прусс был братом римского кесаря Августа. Предание о проповеди ап. Андрея в восточнославянских землях и водружении им креста на берегах Днепра играло важнейшую роль в обосновании непосредственной, первичной причастности Руси к христианству, еще до наставнического влияния греко-византийской цивилизации. В самом деле, раз Первозванный апостол собственноручно утвердил в Русской земле священное чиноначалие и самодержавное «скипетроправление», русские обладают Православием и царством не в силу наследования начал греко-византийской цивилизации, а на равных с ней условиях, по одинаковой принадлежности к Вселенской истине христианства, к первоначальной апостольско-церковной традиции.

Очевидно, рост чувства своей равночестной (равнодостойной) православной природы и окрылил русский творческий дух, продвигая его от понимания Москвы как второго царственного Константинграда (высказанного митр. Зосимой в 1492 году) к утверждению, что Москва (Русь Московская) есть Третий и Последний Рим – властный центр христианского человечества, сдерживающий давление сил антихриста, ведущего войну со Христом и Его Церковью от лица сатаны.

Обобщенное выражение идеологии русского православного мессианизма принадлежит иноку псковского Спасо-Елеазарова монастыря Филофею, жившему во второй половине XV – первой половине XVI в. Именно в его посланиях, адресованных видным современникам (в частности, великому князю Московскому Василию III, государеву дьяку Мисюрю Мунехину и будущему царю Ивану Грозному) окончательно оформилось учение о Москве – третьем Риме, которое сплавило библейское представление о преемственности царств, высказанное в книге пророка Даниила, идею перемещения на Русь центра христианского благочестия и понятие о московском государе как хранителе исторического наследия прежних великих монархий. Это воззрение сложилось в период от начала 20-х до конца 40-х гг. XVI в. Во второй половине XVI – середине XVII в. формула «Москва – третий Рим» вошла в состав государственных актов [1] .

Из писем старца-мыслителя можно выделить следующие принципы теории Филофея.

1. Судьба царств зависит от Промысла Божия.
2. Судьбы человечества определяются только народами христианскими, сменившими богоизбранный еврейский народ.
3. Народы христианские не в одинаковой мере являются носителями и воплотителями обетований и заповедей Божиих. Только те нации, кои верны учению и заповедям Спасителя, известным из Священного Писания, играют первостепенную историческую роль. Народы же отклоняющиеся от истинной веры сходят с исторической арены.

В содержательном плане свою теорию Филофей  формулирует следующим образом. Все, происходящее в жизни людей и народов, определяется и совершается по Промыслу Божию – источнику правды на земле. Действием Промысла Божия и согласно с пророческими книгами пал старый латинский Рим вследствие уклонения в ереси; за ним пал и новый Рим, т. е. Константинополь, вследствие измены православию на Флорентийском соборе и принятия латинства. Поэтому константинопольский храм Софии был попран и сделался достоянием иноверцев. Остается невредимою только славная соборная церковь Успения Божией Матери в Кремле богоспасаемого града Москвы – третьего Рима. Эта общерусская святыня сияет своим благолепием во всей вселенной ярче солнца. Третий Рим есть последний в историческом бытии человечества; четвертому Риму не бывать. Ибо в последовательном ходе исторической жизни народов все православные христианские царства пали и слились в одно царство Русское, вследствие чего русский царь является единственным христианским царем во всем поднебесье. Царство русское есть последнее мировое царство, за которым наступит вечное царство   Христа  1.

Теория «Москва – третий Рим», тесно соединив начала церковности, народности и государственности, пронизанные отныне идеей всемирного призвания православного русского царства – исторически последнего царства, удерживающего мир от светопреставления на пути  служения вере и правде, – придала своеобразный тон русскому мессианизму, возвела на высший религиозно-духовный уровень смысл бытия Руси.

В отличие от древнееврейской мессианской традиции, утверждавшей промыслительную отъединенность богоизбранного Израиля от всех остальных народов, русское христианское сознание, разумеется, было чуждо такого рода религиозному национализму. Если Русь и возвеличивалась в своих глазах, то не за счет плотски обособленной богоизбранности, но вследствие наибольшей духовной верности истине Вселенского Православия, благодаря способности служить благодатным центром христианского человечества, излучающим свет благочестия на все исторически иссякшие очаги апостольско-церковного духа.

Сравнительно же с греко-православным мессианизмом (утверждавшим, что на греков перешла богоизбранность отверженного Израиля, превратившая Константинополь в «Северный Сион», что судьбы христианского царства и Церкви вверены грекам, на языке которых написаны все священные книги) у нас, по-видимому, получили большую значимость религиозно-этические мотивы и сюжеты, связанные с христианским учением о конце земного мира. Русское царство сознавало себя третьим Римом не в силу особой культурной развитости и просвещенности, а ввиду всенародного благочестия и в свете опыта предшествующих исторических катастроф, понимаемых как последовательные симптомы близящегося конца света, неотвратимо наступающего по мере замутнения чистоты Православия.

Тем самым идея Москвы – последнего христианского царства, за коим, согласно церковному воззрению, должно последовать кратковременное воцарение антихриста и второе славное пришествие Христа, – предельно обостряла религиозно-нравственную и эсхатологическую чувствительность, присущую русскому православному обществу. Ведь поскольку судьбы третьего Рима непосредственно определяли земную судьбу человечества, постольку от состояния русского народа, его благочестивой способности хранить в чистоте и непорочности правую веру, спасительные обряды и благодатные святыни зависели сроки исторического бытия. Процессы собственно русской жизни приобретали глобальное, метафизическое измерение. Отныне по нравственному состоянию нации, Русской Церкви и царства можно было судить о приближении времени антихриста и близости Страшного Суда. Это повышало бдительность наших православных предков к духовному состоянию общества, побуждало осмысливать события окружающей действительности с точки зрения всемирно-эсхатологической перспективы. Вот чем объясняется исключительная озабоченность русских церковных и государственных деятелей XVII в. состоянием благочестия нации, острота борьбы вокруг церковных реформ 50-60 гг. того столетия, о которых мы будем говорит далее.

Сопоставляя, наконец, православно-русский мессианизм с самосознанием западноевропейских народов, можно еще раз убедиться, что национальная идея у них развивается вне прямой связи с религиозно-мистическими началами христианской традиции. Космополитические особенности католицизма приводят к вытеснению развития национальных начал за пределы Церкви. По большому счету эти начала развиваются постольку самобытно, поскольку они становятся внецерковными. Католический тип отношения Церкви и нации неизбежно должен был привести и привел как к духовному оскудению истинной церковности, так и к существенному обмирщению, расцерковлениию молодых национальных культур. Не случайно на христианском Западе эпохи средних веков первостепенное внимание, при осмыслении исторической роли народов, уделяется их политической и культурной миссии. Преемственность народов, замечает Жак Ле Гофф, понимается в средневековой европейской философии истории на двух уровнях: власти и цивилизации, причем передача власти означает прежде всего наследование знания и культуры. К примеру, Оттон Фрейзингенский видит завершение мировой истории в Священной Римской империи германской нации, потому что германцы унаследовали высшую власть от лангобардов. Кретьен де Труа объяснял величие Франции преемством научного наследия Греции и Рима, а Ричард Бьюри в XIV в. считал Англию венцом земной истории на том основании, что «Дивная Минерва» – богиня мудрости и ремесел, – обходящая разные нации, покинула Афины, Рим и, забыв Париж, обосновалась в Великобритании [2].

Таким образом, мы имеем основание, относительно типично европейских национально-духовных форм, вести речь не о религиозном мессианизме, а о миссианизме культурно-историческом [3].

По-видимому, на христианском Западе иначе и быть не могло. Религиозно-национальный мессианизм не находил в Европе достаточных объективных оснований в силу изначального католического единства всех западноевропейских народов, а если бы там укоренился, то стал, скорее всего, разрушительным явлением внутри западноевропейской цивилизационной общности. Отечественной же цивилизации, учитывая ее существенную самобытность и обособленность, только религиозно-мессианская идеология давала плодотворную почву для развития культуры, питая творческую деятельность народа как духом вселенской вероисповедной широты, так и чувством особой национальной  предназначенности.

Завершая рассмотрение учения о Москве – третьим Риме, важно отметить, что не следует понимать русский христианский мессианизм, как это сделал, например, Е.Н. Трубецкой, в качестве результата национальной гордыни, подменяющей спасительное значение Христа спасительным значением народа [4]. К такому неверному толкованию философа привело смешение идеи Божественного Мессии – Спасителя мира с мессианской функцией народа в плане исторического движения человечества. Последняя состоит вовсе не в том, что спасает сам по себе народ, отрицая спасительность Христа, – так русский народ никогда не мог думать и не думал, а в том, что воцерковленный народ хранит истину спасения, спасительную религиозную традицию и постольку участвует в Христовом деле спасения человечества. Поэтому идея Руси как третьего Рима отнюдь не стирает грани между истинным Мессией – Христом – и православной нацией. Не стирает, а подчеркивает ее должное отношение ко Христовой истине, состоящее в беззаветном всенародном служении Правде Божией – служении, имеющем действительный мессианский смысл участия в спасительном деле Христа для всякого христианского сообщества.  Трубецкой справедливо пишет, что «Богоносцами должны быть все народы; игнорировать это значит подменивать христианство русским»[5]. Однако историческим фактом является то, что именно русский народ после краха православной Византии наиболее глубоко и соборно осознал свое земное предназначение в свете христианства. При этом русские православные не отрицали, что путь служения Правде Божией и стяжания Святого Духа открыт для всех наций христианского мира, что выбор истинно подвижнического пути зависит только от их вероисповедного достоинства. Именно так  мыслил старец Филофей. И отрицать  собственно христианский  смысл русского православного мессианизма – значит унижать религиозно-нравственное достоинство собственного народа, что вольно или невольно делает Трубецкой, навязывая историческим реальностям произвольное истолкование, обусловленное, по всей видимости, полемикой с религиозно-националистической идеологией  современной ему интеллигенции.

[1] См.: Гольдберг А. Л. Три «послания Филофея». Опыт текстологического анализа // Вопросы истории русской средневековой литературы. Труды отдела древнерусской литературы Акад. наук СССР. Т. XXIX. Л.: Наука, 1974. С. 92.

1 См.: Малинин В. Старец Елеазарова монастыря Филофей и его послания. Историко-литературное исследование.– Киев,1901. С.523-524.

[2] См.: Ле Гофф Жак. Цивилизация средневекового Запада. – М.: Прогресс-Академия, 1992.  С. 162.

[3] Вслед за рядом исследователей целесообразно различать миссианизм как учение о земной, социально-исторической миссии личности или народа, на поприще науки, просвещения, политики и т. д., и  мессианизм как сугубо религиозное воззрение на духовно-спасительную роль конкретного лица или нации в судьбах человечества. Напомним, что для христиан истинным  Мессией (мессия, по-древнееврейски, – спаситель)  является Иисус Христос, объективно соединяющий нас с Отцом Небесным и тем самым  служащий залогом сохранения в вечности нашей духовной личности.  Всякий же народ может играть мессианскую роль не сам по себе, а только исторически участвуя в деле Христа и Христовой Церкви.

[4] См.: Трубецкой Е.Н. О христианском отношении к современным событиям // Новый мир. 1990.№ 7. C.214-215.

[5] Там же. С. 227.