Юрий Булычев «Мировая война и крах традиционной России»

Начало мировой войны вызвало патриотический подъем в русском обществе. Даже либеральная интеллигенция приветствовала оборонительные действия России в ответ на германскую агрессию, поскольку Россия вступила в войну в союзе с “передовыми” Англией и Францией против “реакционных” Германии и Австрии. В ранее подверженном унынию общественном сознании появилась общенациональная цель. По словам В.В.Розанова, русское общество ощутило прилив молодости, реальность общего дела, готовность к самопожертвованию и героизму. В столице огромная толпа, узнавшая об объявлении войны, собралась 20 июля у Зимнего дворца. Когда Государь вышел на балкон, люди с пением народного гимна опустились на колени. Затем большие патриотические манифестации прошли по многим городам.

Разумеется, различными направлениями общественной мысли задачи Великой войны понимались по-разному. Крайне левые круги колебались между мнением Г.В.Плеханова, проповедовавшего прогрессивность борьбы против германского милитаризма, и мнением В.И.Ленина, считавшего желательным поражение царской России и развязывание в ней гражданской войны. Буржуазная печать пропагандировала национально-государственный эгоизм и грядущие выгоды победы, сопряженные с завоеванием Россией Константинополя и проливов.   ( 12 марта 1915 г. Англия, а 10 апреля Франция официально обязались передать России Константинополь, западное и восточное побережье Босфора и ряд других турецких территорий, позволявших превратить Черное море во внутреннее море Российской империи).

Но более глубокую точку зрения на участие России в мировой войне высказали православные мыслители. Хотя вопрос о будущем статусе Константинополя и Константинопольского патриарха даже среди православных деятелей носил дискуссионный характер, все истинно православные люди были убеждены, что исполнение Россией религиозно-исторической миссии освобождения храма Святой Софии требовало от русских высокого православного самосознания, а не языческого национализма. Между тем уровень уяснения не только религиозных задач Великой войны, но и вообще религиозно-мистического момента военного противоборства был крайне низок не только в обществе, в среде военачальников, но даже и у некоторых высокопоставленных священнослужителей. Первоначальный патриотический подъем не имел глубокой духовной основы. Он оказался крайне поверхностным. Под влиянием неизбежных почти во всякой серьезной войне временных неуспехов, патриотизм стал остывать, сменяясь жалобами на “усталость” общества и традиционными для интеллигенции нападками на власть, якобы виноватую в затягивании войны и даже в государственной измене!

Высокая вероятность краха традиционной России в процессе ведения тяжелой войны была очевидна многим внимательным наблюдателям еще до начала военного периода. Ведь вполне понятно, что участие России в мировой войне при ослаблении русского православного духа, при острых внутренних противоречиях и застарелой оппозиционности высших слоев общества резко повышало неустойчивость политического положения страны. Тем более, что ввязавшись в военное противоборство с Германией и Австрией Россия не ужесточила внутренний режим. Не была ни распущена Государственная Дума, ни введена жесткая цензура печати, ни продумана и обеспечена повышенная защита столицы и индустриальных центров на случай беспорядков. Наоборот, чем трудней шли дела на фронте, тем более уступок оппозиции делал Государь — смягчая цензуру, созывая Думу, меняя министров ей в угоду, то есть, всячески стремясь заручиться поддержкой внутреннего врага в борьбе с врагом внешним. По справедливым словам С.С.Ольденбурга, уступки не столько успокаивали, сколько создавали желание дальше оттеснять царя от власти и порождали убеждение, что под флагом войны можно добиться тех реформ, в которых царь отказывал в мирное время.

Сложившиеся внутриполитические условия ставили царский режим в прямую зависимость от положения на фронте. Успешное ведение войны продлевало существование режима. Всякий же военный неуспех императорской армии резко повышал шансы оппозиции, которая к 1916 году даже не особенно и скрывала, что планирует совершить государственный переворот при первом удобном случае. В конечном счете неудивительно, почему бытовое возмущение части женского населения столицы нехваткой вовремя не подвезенного продовольствия, легко переросло в забастовку рабочих (23 февраля 1917 г.), затем в бунт рабочих и солдат (25-27 февраля), не желающих отправки на фронт, было поддержано Государственной Думой и привело к отречению царя от престола (2 марта 1917). В рамках очерченного выше идейно—психологического состояния руководящего класса и широкого слоя интеллигенции переворот против законной Верховной власти мог быть вызван и менее значительной случайностью но, раз начавшись, оказывался неотвратим.

Вынужденное отречение Государя, блокированного заговорщиками в царском поезде на станции Дно, обнаружило насколько слабыми и недостаточными оказались новые “демократические авторитеты”. По близким к истине словам И.А.Ильина, вместе с отречением как бы утратилась грамота русской национальной власти; великое средоточие авторитета, державшее и ведшее страну веками – угасло. Государственная власть как бы разбилась на тысячи пылинок, разлетевшихся по стране. “Вокруг опустевшего святилища государственной власти началась больная суетня… Первыми самозванцами были временное правительство и совет рабочих депутатов; Россия закипела “автономными республиками” — чуть ли не по числу губернских и уездных городов. Началось междоусобие между самозванцами, разрешившееся переворотом октября.

С тех пор болезнь честолюбия, подготовившая революцию, живет и не изживается в душах русских людей” [1] .

[1] Ильин И.А. О революции // Русское возрождение. Нью-Йорк. Москва. Париж, 1983. № 23. С. 69-70.