Юрий Булычев «Антинигилистическое направление в русской литературе второй половины XIX в.»

Русская литература второй половины XIX в. чутко реагировала на болезненные процессы в российском обществе, связанные с нарастанием в стране противоборства революционных и консервативных сил. Литература предвосхищала культурно и социально отрицательные следствия распространения в общественном сознании леворадикального атеизма, материализма, прагматизма, проистекающих из отрицания Божественного Абсолюта и приводящих человека и общество к нигилизму относительно высших религиозно-нравственных и национально-культурных ценностей. В рассматриваемый период в России возникло значительное антинигилистическое или обличительное литературное движение, озабоченное будущим страны и включающее целый ряд как второстепенных, так и выдающихся писателей.

Одним из забытых ныне писателей-антинигилистов был Виктор Петрович Клюшников (1841-1892). Его роман «Марево», опубликованный в 1865 г., был написан против революционеров в защиту существующего строя. Сенсационное содержание «Марева» доставило ему кратковременный успех. Но знакомство автора с общественной жизнью и глубина осмысления общественного развития России желали лучшего.

Другими подобными по направлению литераторами являлись Василий Петрович Авенариус – автор повестей «Поветрие» (1867) и «Современная идилия» (1865) – и Всеволод Владимирович Крестовский, с его романами «Панургово стадо» (1869) и «Две силы» (1874). В 1875 г. оба романа вышли отдельным изданием под заглавием «Кровавый пуфф». Крестовский считал, что нигилистическое движение чуждо русской почве и инспирировано из заграницы.

Болеслав Михайлович Маркевич – корреспондент «Московских ведомостей», а затем сотрудник «Русского вестника» – написал ряд антинигилистических рассказов: «Типы прошлого», «Четверть века назад», «Перелом», «Бездна». Он обличал нигилистов и революционеров за разложение общественных устоев российской жизни.

Алексей Феофилактович Писемский (1820-1881) стал автором романа «Взбаламученное море» (1863). Писемский дал критический анализ состояния русского общества в 1860-х годах. Он обратил внимание на отрицательные черты нигилистического сознания, как сознания лишенного ясных моральных устоев. Но в романе не только нигилисты, но и все общество представлено в состоянии разложения, ибо народная масса сбита с толку, вовлечена в состояние кризиса. Писемский пишет, что простой народ стал приходить в отупление: с него брали и в казну, и барину, и чиновникам, да его же чуть не ежедневно в солдаты отдавали. Как бы в отместку за все это он неистово пил, отравленную откупную водку и, приходя от того в скотское бешенство, дрался как зверь, или со своим братом или женой, и беспрестанно попадал за это в каторгу.

Итак, с одной стороны беспринципные нигилисты, с другой – дикие крестьяне, живущие животными влечениями – таково взбаламученное реформами русское общество у Писемского, на которое писатель смотрит с острым пессимизмом.

Николай Семенович Лесков написал два антинигилистических романа: «Некуда» ( 1864) и «На ножах» ( 1870-1871). «Некуда» впервые был опубликован в «Библиотеке для чтения». Роман имеет весьма резкий тон обличения революционеров. Лесков выносит приговор всей эпохе революционного критицизма. Поколение революционеров – нигилистов представлено писателем как сборище беспринципных бессовестных людей, одержимых эгоизмом и завистью. За представителями революционного лагеря Лесков не признает никакого нравственного достоинства и не видит за ними никакого положительного значения в развитии русской жизни. Они, на его взгляд, – следствие разложения традиционной культуры общества, трупный яд, выделяемый ее распадом.

Такую же мысль писатель проводит в романе «На ножах», в котором он отвечает на нападки прогрессивных публицистов. В этом длинном произведении Лесков бичует «новых» людей, именуя их убийцами, ростовщиками, отравителями, насильниками. Нигилисты у Лескова – это представители преступной психологии, не имеющие за собой нравственной и социальной правды.

В 1862 году появился роман И.С.Тургенева «Отцы и дети», в котором показано основополагающее размежевание между консервативным и революционным мировоззрениями. Роман был опубликован в консервативном журнале «Русский вестник», причем его редактор М.Н.Катков, увидев в Базарове апологетику нигилистов, заставил Тургенева убрать из произведения некоторые моменты.

Действие романа развивается в формах непрерывной полемики, постоянных споров, в столкновении различных идейных позиций. В центре романа — фигура разночинца Евгения Базарова, с его с неуважением к традициям, с нигилизмом в отношении к духовным ценностям и с упрощением тонких вопросов духовной жизни. Базаров стремится решить все вопросы путем прямолинейного отрицания прошлого и создания нового миропорядка. Он – революционер по складу своего мышления. По словам Мопассана, Тургенев первый обратил внимание на то новое состояние умов, которое должно было всколыхнуть всю Россию. Тургенев распознал зерно русской революции, когда оно еще только давало ростки под землей, до того как его побеги пробились к солнцу.

Евгений Васильевич Базаров ведет полемику с Павлом Петровичем Кирсановым. Павел Петрович – аристократ и англоман – защитник принципов, принимаемых на веру и наследуемых в цепи поколений. Базаров опирается только на свое критическое мышление и верить ни во что не желает. Он почитает немцев за развитие науки, а русских ученых считает ниже немецких. Отношения между мужчинами и женщинами для него – одна только биология, а порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта. Читать Пушкина – романтизм, который отвлекает от работы. «Природа не храм, а мастерская, а человек в ней работник», – таково кредо Базарова. В последовательном нигилизме он готов идти даже против своего народа. Тургенев рисует Базарова как энергичную грубую силу, за которой будущее, ибо Базаров молод, силен, деятелен. За Павлом Петровичем и Николаем Петровичем Кирсановыми – прошлое. Они мягки, деликатны, лиричны, не практичны. Это либеральная аристократия, не способная постоять за себя и обреченная на исчезновение.

В Базарове есть и положительные черты: независимость характера, сила воли, ясный ум, сочувствие к людям, стремление к социальной справедливости, трезвое отношение к жизни и задачам личности. Таким образом, нигилизм в романе Тургенева – это продукт русской жизни, реакция нового поколения на мягкотелость, расслабленность, распущенность патриархальной России и следствие стремления внести энергию и практическую смекалку в общественное сознание и бытие.

Конфликт ценностей в романе «Отцы и дети» выражает конфликт различных социальных течений, различных человеческих характеров. Роман наделал много шума и стимулировал развитие общественной мысли.

В 1871 г. в журнале «Русский вестник» был опубликован роман Ф.М. Достоевского «Бесы». Это сложное философско-психологическое произведение, отражающее факты общественной жизни того времени. Основу сюжетной ткани романа определили обстоятельства «нечаевского дела» – убийства 5 членами тайного общества «Народная расправа» слушателя Петровской земледельческой академии Иванова, а также судебный процесс над большой группой революционеров, проходивший в 1871 г. в Петербурге. Внимание Достоевского привлекли обстоятельства убийства, анархо-индивидуалистическая программа и заговорщическая тактика Нечаева, но более всего сама личность этого революционного авантюриста, который воплотил свои идеи в «Катехизисе революционера» – программе общества «Народная расправа». В этом документе говорилось, что целью революции является беспощадное и полное разрушение «поганого общества» и создание нового строя, основанного на полном равенстве людей. Личность Нечаева послужила Достоевскому прототипом одного из героев романа «Бесы» – Петра Верховенского, а замысел этого произведения был подчеркнуто обличительный и полемический. Достоевский писал Н.Н.Страхову: «На вещь, которую я теперь пишу в “Русский вестник” я сильно надеюсь, но не с художественной, а с тенденциозной стороны..: пусть выйдет хоть памфлет, но я выскажусь…Нигилисты и западники требуют окончательной плети».

Первоначально фигура Петра Верховенского сложилась в воображении писателя как образ мошенника и политического честолюбца. Но затем этот персонаж вырос в образ зловещего, демонического человека – главного беса революционного кружка. Достоевский дал глубокий анализ не только духовной основы нигилистического сознания, но и его органической связи с сознанием либеральным. Именно либерализм 1840-х годов, по Достоевскому, подготавливал нигилизм 1860-х годов. И тот, и другой объединены безрелигиозным мировосприятием, антипатией к национальным началам русской жизни и государственной традиции. Они остро оппозиционны ко всему прошлому и настоящему, критичны в отношении религиозно-нравственных и национально-государственных принципов, проникнуты верой в способность человеческого рассудка идеально реорганизовать общество, и потому они есть разные стадии одного и того же движения от идей Бога, чести, верности и служения к идеям атеизма, бесчестности, неверности, эгоистического расчета и к неимоверной человеческой гордыне. Не случайно тоталитарный революционер Петр Степанович Верховенский – сын либерального западника Степана Петровича Верховенского.

Последний представлен в романе как сентиментальный фразер, периодически впадающий то в гражданскую скорбь, то в шампанское, и стоящий более двадцати лет пред отчизной «воплощенной укоризной». Он играет в провинциальном городке роль «гонимого» и «ссыльного», лелея мысль о своей сугубой опасности для государства, хотя он не преследовался властями и даже не был под надзором полиции. Степан Петрович – не ученый, не писатель, не общественный деятель, а любитель прогрессивных кружковых разговоров об уничтожении цензуры, о замене русских букв латинскими, о бесполезности и комичности слова «отечество», о вреде религии, о полезности раздробления России по народностям со свободной федеративной связью между ними, об уничтожении армии и флота и о восстановлении Польши по Днепр. Единственное в чем он старомоден сравнительно с более радикально настроенной молодежью – это в твердой уверенности в священных правах искусства и в том, что «сапоги ниже Пушкина, и даже гораздо».

Но сын Степана Петровича проявляет уже революционную решительность, прагматическое равнодушие к священным правам искусства и, опираясь на «достижения» местного либерализма, идет значительно дальше отца. Органическую связь леворадикальной и либеральной идеологии Достоевский словами Петра Степановича очерчивает следующим образом:

«Слушайте, мы сначала пустим смуту, – торопился ужасно Верховенский, поминутно схватывая Ставрогина за левый рукав. – Я уже вам говорил: мы проникнем в самый народ. Знаете ли, что мы уж и теперь ужасно сильны? Наши не те только, которые режут и жгут да делают классические выстрелы или кусаются. Такие только мешают. Я без дисциплины ничего не понимаю. Я ведь мошенник, а не социалист, ха-ха! Слушайте, я их всех сосчитал: учитель, смеющийся с детьми над их Богом и над их колыбелью, уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв и, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтоб испытать ощущение, наши. Присяжные, оправдывающие преступников, сплошь наши. Прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либерален, наш, наш. Администраторы, литераторы, о, наших много, ужасно много, и сами того не знают! С другой стороны, послушание школьников и дурачков достигло высшей черты; у наставников раздавлен пузырь с желчью; везде тщеславие размеров непомерных, аппетит зверский, неслыханный… Знаете ли, сколько мы одними готовыми идейками возьмем? Я поехал – свирепствовал тезис.., что преступление есть помешательство; приезжаю – и уже преступление не помешательство, а именно здравый смысл и есть, почти долг, по крайней мере благородный протест. “Ну как развитому убийце не убить, если ему денег надо!” Но это лишь ягодки. Русский бог уже спасовал пред “дешевкой”. Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты, а на судах: “двести розог, или тащи ведро”. О, дайте взрасти поколению! Жаль только, что некогда ждать, а то пусть бы они еще попьянее стали! Ах, как жаль, что нет пролетариев! Но будут, будут, к этому идет…»

По Достоевскому, нигилизм и «бесы» – продукты разложения всей системы социальной жизни, сложившейся после петровских реформ. Писатель прекрасно видит – это разложение является следствием европеизации высших слоев общества и спускается сверху вниз. Он показывает, что либеральный губернатор Лембке принципиально согласен с революционером Петром Верховенским в отношении устарелости религии и неизбежности радикальных общественных преобразований, и отличается только тем, что считает разрушение церкви и существующей власти у нас еще не вполне назревшим.

По-своему ярким представителем разложившегося дворянского верха в романе является пресыщенный и во всем разочарованный Николай Ставрогин. Именно поэтому он обладает необыкновенной способностью к преступлению, то есть легко преступает всякие запреты, бросает вызовы здравому смыслу, шокирует общество, укусив за ухо губернатора. Но у него же и мучения совести, и нравственный надрыв, заставляющий Ставрогина жениться на умалишенной, чтобы уязвить, «опустить» себя. Ставрогин вызывает интерес у «бесов» смесью аристократизма и преступности. Именно такой человек подыскивается ими на роль самозванца, «Ивана-царевича», ибо они сознают, что сами мелки, пошлы, суетливы, смешны. Для возглавления бунта, для центральной роли им нужен родовой аристократ – красавец, гордый как бог, с ореолом жертвы несущий новую правду.

Тип коренного, но внутренне шаткого русского человека в романе выражает Шатов. Последний не православный, он не ведает истинного понятия о Божественном Абсолюте. Он народник, для которого Бог в народе, а правда народная в труде. Шатов обличает Ставрогина, говоря ему: «Вы атеист, потому что вы барич, последний барич. Вы потеряли различие зла и добра, потому что перестали свой народ узнавать… Добудьте Бога трудом, мужицким трудом».

По своей духовной сути Шатов путаник и слабая душа, которую придавливают, подавляют разные идеи. «Это было одно из тех идеальных русских существ, – характеризует его Достоевский, – которых вдруг поразит какая-нибудь сильная идея и тут же разом точно придавит их собою, иногда даже навеки. Справиться с нею они никогда не в силах, а уверуют страстно, и вот вся жизнь их проходит потом как бы в последних корчах под свалившимися на них и наполовину уже раздавившим их камнем».

В романе «Бесы» Достоевский дал художественный анализ духовных оснований нигилизма и революционности. Их корень он обнаружил в отрицании Бога, абсолютных ценностей и в культе неограниченного человеческого произвола. Именно эти черты новейшей нигилистическо-социалистической идеологии, показал писатель, стали притягательными для честолюбцев, авантюристов, мошенников, стремящихся играть социальную роль и строить новый порядок – порядок самоутверждения для самозванцев-вождей и тотального подавления для остальной части общества, острием своим обращенный против всего незаурядного, выдающегося, талантливого. Логичность соединение коллективистской тоталитарно-социалистической идеи с крайне эгоистическими замыслами мошенников-авантюристов писатель талантливо выразил в следующем монологе Петра Верховенского:

«Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное – равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей! Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами. Высшие способности не могут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза. Шекспир побивается каменьями – вот шигалевщина! Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство, и вот шигалевщина!… У рабов должны быть правители. Полное послушание, полная безличность, но раз в тридцать лет Шигалев пускает судорогу, и все вдруг начинают поедать друг друга, до известной черты, единственно, чтобы не было скучно. Скука есть ощущение аристократическое; в шигалевщине не будет желаний. Желания и страдание для нас, а для рабов шигалевщина».

Подводя итог рассмотрению антинигилистического течения в русской литературе второй половины XIX в., следует отметить, что многие писатели ясно сознавали, какую угрозу русскому обществу и государству несет атеистическая революционная стихия, распространяющаяся в среде интеллигенции и учащейся молодежи. Однако Писемский, Лесков, Тургенев, Достоевский видели и то, что в борьбе традиционных и новых форм мировоззрения сила и энергия на стороне нигилистического и грубо-буржуазного нового, а в среде защитников старых устое не появляется людей сильных и волевых, способных организовать жизнь страны на духовно истинных и вместе с тем достаточно справедливых и творчески созидаемых началах.

Стало быть, антинигилистическая литература отражала отсутствие в русской социальной жизни сколько-нибудь жизнеспособной связи традиционных ценностей с новыми интересами и социальными потребностями. Отсюда проистекал пессимизм таких писателей-антигилистов, как Писемский и Достоевский, или признание необоримой силы революционной идеологии и невольная симпатия к нигилистам, как у Тургенева.