Диакон Марк «Русская идея между Востоком и Западом»

В Библии написано, что, когда народы земли объединились в общем энтузиазме для осуществления дела неугодного Богу и начали строить башню высотой до неба, Господь воспрепятствовал такому их объединению, смешав языки, почему люди перестали понимать друг друга и вынуждены были разделиться на племена и народы и разойтись по земле. Можно думать, что слово «языки» следует понимать не только в узколингвистическом смысле, но и в смысле ментально-логическом, что означает еще и смешение и разделение по типу менталитета, по некоторой изначальной схеме мышления и типу восприятия бытия. Люди, относящиеся к разным ментальным типам, даже если они говорят на одном и том же языке, с трудом друг друга понимают и вряд ли смогут надолго и прочно объединиться для совместного осуществления какой-либо идеи, какого-либо строительства.

Одним из самых глобальных таких мировоззренческо-ментальных разделений является с незапамятных времен существующее разделение между Востоком и Западом, двумя половинами мира. П.Я.Чаадаев писал:

«Мир искони делился на две части – Восток и Запад. Это не только географическое деление, но также и порядок вещей, обусловленный самой природой разумного существа: это – два принципа, соответствующие двум динамическим силам природы, две идеи, обнимающие весь жизненный строй человеческого рода. Сосредоточиваясь, углубляясь, замыкаясь в самом себе, созидался человеческий ум на Востоке; раскидываясь вовне, излучаясь во все стороны, борясь со всеми препятствиями, развивается он на Западе… тем не менее и в той, и в другой сфере жизнь была сильна и плодотворна; там и здесь человеческий разум не имел недостатка в высоких вдохновениях, глубоких мыслях и возвышенных созданиях»[1].

И восточный, и западный тип породили каждый свою культуру, свою цивилизацию, по своему типу во многом разные и противоположные, никогда не способные к органическому соединению. Причина такой неспособности есть та же самая, что и во времена строительства Вавилонской башни – Бог не попускает объединение человечества во имя какой-либо неправой, греховной, ложной, неугодной Ему идеи.

Истинную основу для соединения всех народов и культур воедино дало пришедшее в мир христианство, которое указало всем людям, всем народам и культурам на небесный идеал единения в Христову Церковь – в одно Тело и в один Дух. Сошедший на апостолов небесный огонь Пятидесятницы с последней степенью очевидности показал всю реальность и глубину такого единения в Духе, показал, что только Дух Святой способен преодолеть древний вавилонский раскол и разделение. Это нашло отражение в кондаке праздника Пятидесятницы:

«Когда сошел Всевышний и смешал языки, то этим Он разделил народы; когда же Он роздал огненные языки, то всех призвал к единству; и мы единогласно славим Всесвятого Духа»[2].

В этом единогласном славлении Духа Святого соединились во единую Христову Церковь и Восток, и Запад. Достигнутое таким образом единство было прочным и глубоким по своему верному принципу, по истинной идее, и оно сохранялось в течение долгих веков (раньше этого никогда не было), после чего, однако, было нарушено по причине недостатка соединяющей Благодати Пятидесятницы, обусловленного человеческой греховностью, несовершенством и отступлением от Евангельского пути. Таким образом, Христианская Церковь, призванная объединить Восток и Запад, выполнила свою миссию лишь на время, после чего сама она под влиянием извечных востоко-западных противоречий раскололась на две половины – восточную и западную, из которых и родились известные нам сегодня христианские цивилизации Запада и Востока[3].

Россия по своему географическому положению занимает срединное место между Востоком и Западом, соединяя и одновременно разделяя их. Соприкасаясь с ними, она испытывает влияние обоих и является проводником и носителем идей как западного, так и восточного культурных типов.

«В России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории – Восток и Запад. Русский народ есть не чисто европейский и не чисто азиатский народ. Россия есть целая часть света, огромный Востоко-Запад, она соединяет два мира. И всегда в русской душе боролись два начала, восточное и западное»[4], — писал Бердяев.

Эта борьба в русской душе двух начал обусловила со всей остротой постановку в русской философии проблемы осмысления факта срединного восточно-западного положения России с целью выработки определенных историософских концепций и стратегий.

Проблему эту различные представители русской философской мысли решали по-разному. Так, еще в первой половине XIX века возникли споры между славянофилами и западниками. Славянофилы выступали за самобытную русско-славянскую цивилизацию, созданную на основе восточного христианства – православия. При этом они считали западноевропейский тип цивилизации во многом ущербным и порочным по причине уклонения от христианского пути, почему России и не следует подражать Западу, слепо перенимая его идеи, а следует идти своим особым самобытным русским путем, не оглядываясь на Европу. Славяне, по сравнению с романо-германскими народами, имеют немалые, обусловленные известными причинами, преимущества, каковые и дают им возможность не повторять ошибок Запада, а реализовать свой собственный культурный тип.

Напротив, так называемые западники считали, что никакого самобытного пути у России не было и нет, что она просто отстала в своем развитии от Западной Европы, и поэтому задача для России заключается в том, чтобы догонять Европу, учиться у нее и подражать ей, а славяно-русская самобытность в этом ей только мешает. Россия должна стать страной западного типа и присоединиться к романо-германской семье народов – вот вкратце вся программа западников.

Обращает на себя внимание, что ни славянофилы, ни западники совершенно не принимали во внимание азиатскую составляющую – восточную половину мира, но и те, и другие тяготеют к одному культурному европейскому очагу, образовавшемуся на месте античного греко-римского мира[5]. Правда, хотя они и танцевали от одного общего древнего культурного греко-римского очага, но делали это существенно по-разному. Славянофилы тяготели больше к греческому культурному типу, и во главу угла у них была поставлена выросшая из него восточная Православная Церковь и древнерусская православная цивилизация. Западники же склонялись больше к латинской культуре и идеалом считали для себя западноевропейскую цивилизацию. Однако и славянофилы, и западники одинаково игнорировали и не принимали во внимание восточноазиатскую половину мира.

Причина такого забвения азиатского Востока заключалась в том, что европейская образованность той эпохи (а именно из нее выросли как славянофилы, так и западники) по большей части не замечала Азию, но была носителем однополярного европоцентралистского видения мира. В центре мира находится западноевропейская цивилизация – все остальное в большей или меньшей степени есть периферия и задворки. Россия – задворки ближние и поэтому о ней в Европе имели некоторые, хотя и весьма скудные, понятия, что же касается дальних задворок – Азии, то ее европейская образованность почти никак не видела и не принимала всерьез. Также этому способствовала в немалой степени обычная самозамкнутость восточной половины мира и ее известная выключенность из исторического процесса Европейского региона.

Эту односторонность и неполноту видения мира и славянофилами, и западниками (несмотря на то, что такая позиция была общим местом той эпохи) сознавали еще задолго до евразийцев наиболее проницательные и дальновидные люди, например, такие, как Чаадаев, который, несмотря на свою репутацию крайнего западника, в отдельных местах своих сочинений высказывал мысль (по тем временам во многом крамольную) о том, что для России значима не только европейская, но и азиатская составляющая. Так, например, он

«еще в начале 1830-х годов утверждал, что в конечном счете «стихии азиатские и европейские переработаются в оригинальную русскую цивилизацию», предвосхищая тем самым идеи евразийской школы»[6].

Однако если во времена Чаадаева эта мысль являлась достоянием лишь относительно немногих людей, то к началу ХХ века ситуация изменилась, и об огромной значимости для России восточного мира заговорили многие. Такой перемене взглядов способствовало все более активное вхождение стран Востока в историю и жизнь России и Европы, а также уже просто само экономическое развитие некоторых из этих стран, которые уже невозможно было игнорировать.

В этих условиях родилось евразийство – третье крупное течение русской историософской мысли. Евразийцы сходились со славянофилами в том, что очень критически относились к западной цивилизации, усвояющей себе статус цивилизации вселенской, общепланетарной и высшей. Н.Трубецкой в работе «Европа и человечество» (1920) ставил следующие вопросы:

1.     Можно ли объективно доказать, что культура романо-германцев совершеннее всех прочих культур, ныне существующих или когда-либо существовавших?

2.     Возможно ли полное приобщение какого-либо народа к культуре, выработанной другим народом?

3.     Является ли всеобщая европеизация неизбежной?

На все эти вопросы Трубецкой отвечает отрицательно. Евразийцы считали, что будущее человечества принадлежит отнюдь не западной культуре, а некоторой другой, евро-азиатской, которую призвана создать (и уже создала отчасти) Россия. Эта культура не есть восточная и не есть западная, а некоторая другая – особая третья культура.

Таким образом, евразийская школа первая оторвала русскую историософскую мысль от европейской печки и танцевала уже от печки евро-азиатской, преодолев этим своеобразный региональный барьер европейского цивилизационного центра и выйдя уже в этой своей концепции на общепланетарный уровень мышления.

Укажем коротко сильные и слабые стороны трех перечисленных выше школ. Огромным, непреходящим и так сказать вечным достоинством славянофильской позиции является поставление ею во главу угла христианства и православия. Для славянофилов главным и центральным является прежде всего православие, истинная вера, — именно она есть «базис», все же остальное – лишь «надстройка».

«Славянофильство, — говорит Бердяев, — довело до сознательного, идеологического выражения вечную истину православного Востока и исторический уклад Русской земли, соединив то и другое органически. Русская земля была для славянофилов прежде всего носительницей христианской истины, а христианская истина была в Православной Церкви. Славянофильство означало выявление православного христианства, как особого типа культуры, как особого опыта религиозного, отличного от западно-католического и потомутворящего иную жизнь»[7].

Также сильной стороной славянофильского учения является его чуткость и зоркость в видении ошибок западноевропейского цивилизационного пути, глубокий и всесторонний анализ которых оно дало, указав для России  здравую и верную модель отношений к Европе. Еще одна сильная сторона – ярко выраженный патриотизм славянофилов, их вера в силы, возможности и будущее славяно-русской православной цивилизации, которая была для них своей и родной. Бердяев говорит, что славянофильская концепция происходит не от теоретических умозрений, но из глубин русского православного духа.

«Славянофильство, — писал он, — выросло из религиозного опыта, а не из книжных влияний, не из философских и литературных идей. То был религиозный опыт всего русского народа за тысячелетнюю его историю, религиозный опыт восточного православия, претворенного в русской душе»[8].

У западников больше слабых мест, чем сильных. Эта школа не создала ничего хоть сколько-нибудь философски-значимого. Ее слабые места являются противоположностями по отношению к вышеперечисленным сильным сторонам славянофильской концепции. Самой слабой и непростительной стороной западников является их по большей части или равнодушное, или вовсе отрицательное отношение к христианству, а еще более —  к православию. Еще одна слабая сторона – в некритическом отношении к  западноевропейской культуре, в упорной слепоте к дефектам и болезням Европы, которая всегда представлялась им самым высоким идеалом, от которого безнадежно отстает Россия. Западники, далее, в отличие от славянофилов, чаще всего не были патриотически настроены по отношению к своей Родине, и в этом также их слабая сторона[9]. Свое богатство эти люди полагали на Западе, за пределами России, а ведь известно, что, где сокровище, там бывает и сердце. Положительная, однако, роль западников связана со многими полезными и ценными сторонами западной культуры (из области образованности, науки, техники, промышленности, военного дела, медицины и т.п.) которые они хорошо знали и стремились реализовать в России.

Что касается евразийства, то его главная правда – в осознании ценности и значимости для русского пути восточно-азиатской ойкумены. Слабой, по сравнению со славянофилами, стороной евразийства является его отношение к православию лишь как к средству достижения определенных политических целей, православие для евразийцев совсем не главное. Вообще слабых сторон у них более чем достаточно – концепция эта была во многих отношениях неразработанной или разработанной ошибочно. Она не родилась органично из глубин русского духа, как славянофильство, но была именно умозрительной теорией. Достаточно подробный разбор этих ошибок дал Г.Флоровский в работе «Евразийский соблазн», главный вывод которой:

«Судьба евразийства – история духовной неудачи. Нельзя замалчивать евразийскую правду. Но… в евразийских грезах малая правда сочетается с великим самообманом… Евразийство не удалось. Вместо пути проложен тупик. Он никуда не ведет. Нужно вернуться к исходной точке. И оттуда, быть может, откроются новые кругозоры, протянутся новые и верные пути»[10].

Помимо трех вышеперечисленных историософских концепций существует и четвертая, которая, вероятно, и должна быть признана наилучшим решением проблемы. Эта четвертая концепция не сформировала своей школы, своего течения в русской мысли, и ее выразителями были только отдельные люди. По своему содержанию эта концепция близка к позиции славянофильской, но не замыкается, в отличие от нее, в пределах европейской колыбели славянства, а вырастает и выходит за эти рамки на более широкий, глобальный и мировой простор включением в свою идею восточной половины мира. Православие в этой концепции также поставлено во главу угла и является не средством, как у евразийцев, но абсолютной целью и высшим идеалом. Этой здравой и верной позиции (или близкой к ней) придерживались такие люди, как Ф.М.Достоевский, И. Ильин, С.Франк, Л.Карсавин, А.Ф.Лосев, В.Зеньковский и др.

У Достоевского эта идея была тесно связана с другой его важной мыслью, постоянно у него встречающейся, – с идеей всемирного призвания русского человека. О его позиции по данному вопросу В.Кожинов говорит следующее:

 «Достоевский, как и Чаадаев, по сути своей не был ни западником, ни славянофилом, хотя и его не раз пытались свести (как мыслителя) к славянофильству. На новой, уже осознанной основе он стремился восстановить ту всесторонность мировосприятия, которая была утрачена в послепушкинскую эпоху. Он исходил в своем понимании России не из замкнуто национальной, но из всемирной точки зрения…»[11]

Приведем слова самого Достоевского.

«…назначение русского человека, — писал он, — есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только… стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите. О, все это славянофильство и западничество наше есть одно только великое у нас недоразумение, хотя исторически и необходимое…[12] Наш удел есть всемирность, и не мечем приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей»[13].

Понятно, что Россия не могла бы играть эту роль мировой соединяющей среды, если бы замкнулась лишь в одной половине мира, а от другой совершенно бы отрешилась. Вероятно, исходя из этого, Достоевский и пришел к осознанию важности восточной составляющей для России.

Впрочем, эта важность была декларирована в России еще задолго до Достоевского – самой жизнью, ибо Русь с самого начала была призвана соединять. Еще митрополит Илларион в XI веке писал, что Русская земля «ведома и слышима всеми четырьмя концами земли».  А   И.Ильин в этом смысле говорил, что

«Россия не могла и не должна была стать путевой, торговой и культурной баррикадой; ее мировое призвание было прежде всего – творчески-посредническое между народами и культурами, а не замыкающееся и не разлучающее…»[14]

Также и В.Соловьев, размышляя о грядущих судьбах России, писал, что

«будущее слово России – это сказанное в союзе с Богом вечной истины и человеческой свободы слово примирения между Востоком и Западом»[15].

И нужно сказать, что такое призвание, такая роль очень созвучна с христианским идеалом, с православием, которое, как мы говорили в начале раздела, явилось в мир как великий соединитель народов и культур.

Достичь единения Востока и Запада есть, конечно же, задача масштаба и значения, поистине, космического. Понятно, что эта идея не могла не вдохновлять философов. Что может быть выше, прекраснее, грандиознее, чем восстановление гармоничного единства мира, испокон веков расколотого на две половины?

«Какие возможности при этом появятся! – писал В.Шубарт. — Какие перспективы откроются перед примирившимися континентами Запада и Востока! Какая цель – слить снова воедино распавшееся на две половины человечество, полностью использовать душевные возможности, распределенные между двумя существенно разными частями земли, создать новый человеческий тип, вбирающий в себя лучшие черты Востока и Запада!»[16]

К этой восторженной речи следует, однако, приложить ту поправку, что положительный результат от такого объединения человечества будет иметь место лишь при условии, что это единение будет угодным Богу, т.е. если соединяющей основой для расколотого пополам мира явится Дух Святой, Который и совершит такое соединение по подобию Пятидесятницы. Только в этом случае беспредельные возможности единого человечества, о которых говорит Шубарт, могут быть использованы во благо и для реализации некоторого высшего и угодного Богу всечеловеческого идеала. Если же соединение Востока и Запада будет осуществлено не на этой небесной, но на некоторой земной человеческой основе (например, на основе усредненной высокотехнологичной общечеловеческой культуры), то ни на что иное, кроме как на строительство новой Вавилонской башни, эти возможности объединенного человечества направлены быть не могут. Ведь и дьявол, как известно, тоже ищет для своих целей объединения человечества, и даже более того, — известно, что рано или поздно он добьется своего, хотя бы и на короткий срок. Поэтому нужно констатировать, что идея единения человечества носит глубоко двойственный характер, в зависимости от того, как, на какой основе и во имя чего это соединение будет осуществляться. Истинное соединение во имя Божие возможно только в Духе Святом[17].

И силой разума и права –

Всечеловеческих начал –

Воздвиглась Запада держава…

В русской философской, историософской, политической, культурной и литературной мысли всегда очень живо и остро стояла проблема отношения к Западу – к западному христианству,  западной культуре,  западному пути. С.Франк пишет:

«Всякому, сколько-нибудь знакомому с историей русской мысли, известно, какую центральную роль в ней играет тема об отношении России к Западу, — к тому, что с русской точки зрения обозначилось как «Западная Европа» в смысле всего Европейского континента на запад от русской границы. Проблемы не только общественно-исторической и политической жизни, но и философские и религиозные по большей части ставились и обсуждались в связи с этой темой…»[18]

Отношения России с Западом были для нее значимы еще и потому, что это были отношения с близкими соседями и родственниками не только по территории, но и по духу — христианской вере. В этом смысле В.Зеньковский говорит, что

«русское самосознание неизбежно связано с проблемой Запада и его взаимоотношений с Россией – и это означает и историческую и духовную неотрываемость нашу от Запада»[19].

Полемика об отношениях России к Западу с неослабной остротой велась на протяжении всего XIX века, расколов русское общество на две половины – славянофилов и почвенников – с одной стороны, и западников – с другой. В ХХ веке эта полемика продолжалась и в среде русской эмиграции, и в советской России, которая, несмотря на катастрофическую и, казалось бы, случившуюся под влиянием западных идей трансформацию 1917 года, сделалась по отношению к Западу даже еще более оппозиционной, чем Россия царская. И в настоящее время, после крушения коммунизма, проблема эта не утеряла своей остроты.

Отношения к Западу русских мыслителей были сложными – они колебались в широком диапазоне между неумеренным почитанием и яростным отрицанием. Из двух этих позиций – восторженной и критической — больший интерес для нас представляет последняя — по той причине, что она в своей критике глубоко и разносторонне рассматривает пути западной религиозной и культурной эволюции, сравнивает их с путями христианского Востока, выявляет проблемы и подвергает их всестороннему анализу, тогда как позиция западническая, как правило, не видит всех этих проблем и не занимается ими, но лишь примитивно и слепо принимает Запад за образец и идеал. Представители критического направления видят в своем анализе не только слабые места Запада и его ошибки, но также его заслуги и достижения, что делает их позицию гораздо более глубокой, здравой и объективной, чем позиция неумеренных и поверхностных почитателей Запада. Нужно сказать, что примитивизм западнической позиции стал очевиден к концу XIX века, и все значительные мыслители ХХ века занимают по отношению к Западу позицию объективно-критическую[20]. Рассмотрим коротко основные направления такой критики.

Большинство русских мыслителей связывали кризис Запада с кризисом христианства в Европе. В.Зеньковский писал:

«…кризис западной культуры, по моему мнению, потому так глубок и трагичен, что это есть кризис западного христианства»[21].

Мнение это абсолютно справедливо: истоки кризиса Запада нужно искать в XI веке, когда западная Церковь, а значит, и западное общество, отделив себя от вселенской Церкви, утратила, позабыла, потеряла из виду живое и действительное небо и стала чисто земной политической организацией, дальнейшая эволюция которой протекала уже в рамках земных, человеческих, вполне посюсторонних идей и схем[22].  Конечно, процесс падения с неба на землю совершился не сразу, как не сразу засыхает сломанная ветвь дерева, лишенная или почти лишенная живительных соков, питающих ее[23].

Западное общество, лишенное небесных сил и энергий, повернулось всецело к земному. Земное же, как известно, познается и приобретается рассудком и логикой и потому совершенно естественно, что в Европе набирает силу и начинает мало-помалу господствовать рационализм. Сначала, сразу после отпадения, это была схоластика, которая, набрав силу, через два-три столетия привела к гуманистическому перевороту и принципиальной переоценке ценностей в сознании западного человека. Еще два века спустя случилась Реформация, хотя и провозглашавшая о преодолении извращений папства и о возврате к идеалам первохристианства, но на деле ушедшая еще дальше от Христовой Церкви и породившая в конечном итоге уже окончательно рационализированное и обезверенное мировоззрение Нового времени.

Слепота этой эпохи в отношении вопросов веры, религии и христианства просто поразительна. Люди Нового времени не видят в христианстве самых главных и существенных его основ, не видят той живой бездонной глубины, без которой оно перестает быть самим собой. Например, Гегель, как известно, считал высшей формой христианства лютеранство. Просто удивительно, как мог такой умный, выдающийся и по-своему великий человек быть одновременно столь слепым, смешным, жалким и воистину невежественным в отношении религии, что принимал упадочную, ущербную, выродившуюся, препарированную его форму, каковой является лютеранство, — за высшую форму христианства.

Другой великий немец, О.Шпенглер, живший через сто лет после Гегеля, демонстрирует еще более ужасную слепоту по отношению к христианству – если Гегель не видел в христианской религии главных и существенных ее сторон, само же христианство все-таки еще как-то видел, то Шпенглер уже не замечает христианства как таковое. В своем известном «Закате Европы» он демонстрирует совершеннейшее знание и глубочайшее понимание самых разнообразных культур человечества, дает блестящий анализ различных эпох, до тонкости углубляется в стили этих эпох, показывает бесконечную ученость во всех областях человеческого знания: живописи, музыке, литературе, скульптуре, политике, физике, математике. Одного только не видит Шпенглер – он не видит, не замечает, не чувствует того значения, какое имело христианство для Европы. Бердяев писал:

«Шпенглер – арелигиозная натура. В этом его трагедия. У него как будто бы атрофировано религиозное чувство…Он не только сам нерелигиозен, но он и не понимает религиозной жизни человечества. Он просмотрел роль христианства в судьбе европейской культуры. Это самая поражающая сторона его книги. В этом ее духовное уродство, почти что чудовищность ее. Не нужно быть христианином, чтобы понять значение христианства в истории европейской культуры»[24].

Не видел, не знал, не понимал христианства и Ницше. Хотя он и боролся яростно с христианством, но истинного христианства он совершенно не знал и не чувствовал. Христианство, которое он критиковал и ругал, было тем самым ущербным и вырожденческим протестантским морализмом, о котором говорилось выше и который Гегель почему-то считал высшей формой христианской религии. «Не прячьте голову в песок вечных ценностей», — писал Ницше в «Заратустре», имея в виду протестантскую мораль Запада, действительно часто годную лишь на то, чтобы малодушно прятать в них голову. Однако вечных ценностей истинного христианства, которое совсем не есть скучное и мертвое морализаторство, но есть путь жизни, — этого Ницше, как и Гегель, и Шпенглер, совершенно не знал и не чувствовал.

Причиной такой поразительной слепоты и бесчувствия великих и незаурядных людей Запада по отношению к христианству является какая-то патология – некое внутреннее заболевание, поражение внутреннего духовного органа зрения, без которого невозможно полноценное видение религиозных смыслов и сущностей. Почти все русские мыслители связывали эту внутреннюю патологию именно с гипертрофированным рационализмом. Так , например, Я.М.Букшпан ставит

«…точный диагноз духовной болезни современной европейской культуры: безрелигиозный скептический самоутвержденный рационализм»[25].

Кризис западного христианства, таким образом, тесно связан с рационализмом. При этом трудно сказать, что из них в рамках этой связи является причиной, а что следствием. Породило ли увлечение рационализмом западного человека этот кризис, или, наоборот, кризис, происшедший вследствие отпадения Запада от полноты вселенской Церкви, обусловил увлечение и прельщение ratio? С православной точки зрения все же более правильной представляется вторая точка зрения: именно отпадение от единой Церкви закрыло для западной души небо, — а это означает, что она по необходимости должна была уже обратиться к земле, а значит, и к рационализму, как главному инструменту земной материальности[26].

Эволюция рационализма на Западе происходила в несколько этапов и имела свою последовательность и свою логику. Так, еще И.В. Киреевский различал следующие этапы: после отпадения западной Церкви там родилась сначала рационалистическая философия внутри веры (схоластика), позже она привела к реформации веры и, наконец, – к рождению рационалистической философии без веры и отдельно от веры. Схоластика есть, таким образом, первый этап рационализации. Н.Бердяев пишет:

«Рационализм, этот смертельный грех Запада, заложен уже в католичестве, в католической схоластике можно найти уже тот же рационализм и ту же власть необходимости, что и в европейском рационализме Нового времени, в философии Гегеля, в материализме»[27].

Протестантизм не только не преодолел этого «смертельного греха», но, напротив, пошел по этому пути еще дальше, чем католики. Л.Шестов писал про Канта, что он «выпроводил метафизику за пределы философии». Это было вполне логично в рамках рационалистической эволюции протестантизма, ибо еще задолго до Канта реформаторы выпроводили за пределы своего христианства все то, что составляет средоточие религии, – мистику, церковные таинства, духовную жизнь, превратив свою религию в рассудочный морализм.

Рационализм привел к атрофированию в западной душе органа веры, которым только и можно видеть Бога и все небесное, почему она и сделалась слепа для всего этого. Известный критик рассудочности Л.Шестов писал:

«В «пределах разума» … можно создать науку, высокую мораль, даже религию, но чтобы обрести Бога, нужно вырваться из чар разума с его физическими и моральными принуждениями и пойти к иному источнику. В Писании он называется загадочным словом, «верой», тем измерением мышления, при котором истина радостно и безболезненно отдается в вечное и бесконтрольное распоряжение Творца: да будет воля Твоя»[28].

Но вырваться из чар разума для человека, признавшего над собой власть этих чар и видящего в этих чарах свое высшее благо, бывает очень нелегко.

«При внимательном самосозерцании человек обнаруживает психологическое свойство рассудочного мышления, которое можно определить как имманентную достоверность нашего мышления, или, иначе выражаясь, как субъективную очевидность правильности наших умозаключений. Есть какая-то принудительность в доводах рассудка, в его доказательствах, и нужны великая культура и глубокий духовный опыт, чтобы обнаружить этот странный обман, а чтобы освободиться от власти его, необходима Божественная помощь»[29], — писал иером. Софроний.

Западный человек слишком привык жить рассудком, а не верой. Всякая человеческая душа обязательно живет чем-то, обязательно чем-то занята, вмещает в себя нечто. Душа западного человека уже много веков живет исключительно размышлением, рассудком, ratio – я мыслю, следовательно, существую. Вопрос о соотношении веры и знания не случайно встал на Западе остро сразу же после ее отпадения от вселенской Церкви, во времена ранней схоластики. Уже тогда решение этого вопроса, если не по форме, то по сути, — склонялось в пользу рассудка и знания. Уже тогда вера рассматривалась как нечто низшее и вторичное. Вот, например, что пишет известный католический философ, неотомист, знаток средневековой философии Эттьен Жильсон:

«Речь вовсе не идет об утверждении тезиса, будто вера представляет собой высший, по сравнению с рациональным, тип познания. Никто никогда не претендовал на это. Напротив, само собой разумеется, что вера – всего лишь суррогат знания и что везде, где только удается заменить верование знанием, понимание добивается положительного успеха. Традиционная для христианских мыслителей иерархия познания всегда такова: вера, разум, видение Бога лицом к лицу. Inter fidem et speciem, — пишет св. Ансельм, — intellectum quem in hac vita capimus esse medium intelligo (я думаю, что разум, с помощью коего мы осуществляем познание в сей жизни, есть среднее между верой и видением)»[30].

Таким образом, в соответствии с западной иерархией ценностей, разум стоит выше веры. Так это и у Ансельма, и у Фомы Аквинского, и, конечно, у самого Жильсона, нашего современника. Именно ступень разума предшествует по этой западной схеме «видению Бога лицом к лицу», именно она возводит человека к созерцанию Бога, к опытному богопознанию. На христианском Востоке такая схема категорически отвергается. Восточные св. отцы — от древних и до современных – единодушно свидетельствуют, что Бог и все небесное не может быть познано разумом, но только Духом Святым, в Откровении. И дается Дух Святой отнюдь не совершенному разуму, но чистому верующему сердцу. В Евангелии не сказано, что Бога будут видеть острые умом, там сказано, что Его узрят чистые сердцем. В качестве православного антитезиса к мысли Жильсона приведем слова святого нашего современника, старца Паисия Святогорца:

«Тот, кто думает, что сможет познать тайны Божии с помощью внешнего научного умозрения, подобен безумцу, который хочет увидеть рай в телескоп»[31], — говорит старец со свойственной ему образностью.

Собственно, это самое и пытался делать Запад – увидеть Бога в телескоп рассудка. Когда же убедился в полной бесплодности таких попыток, то про Бога мало-помалу забыл. Логика этого забвения может служить классическим примером, как из неправильной посылки происходит ошибочный вывод: Запад считал, что именно разум, а не вера является тем инструментом, той силой, которой человек познает Бога и небесное. Когда же Кант, а отчасти уже и Юм, убедительно показали границы человеческого разума, то задача поиска и познания Бога, понятно, была снята в Европе с повестки дня[32].

У восточных же отцов, всегда помнивших слова Христа о том, что победа, победившая мир, это вера, — совсем другое соотношение между верой и знанием. Приведем еще несколько характерных высказываний на эту тему прп. Исаака Сирина.

«…вера утонченнее ведения, — говорит он, — как ведение утонченнее вещей чувственных»[33].

«Ведение есть предел естества и охраняет его во всех стезях его. А вера совершает шествие свое выше естества… Ведение сопровождается страхом, вера – надеждой. В какой мере человек водится способами ведения, в такой же мере связуется он страхом и не может сподобиться освобождения от него[34]. А кто последует вере, тот вскоре делается свободен и самовластен, и как сын Божий всем пользуется со властию свободно. Возлюбивший веру сию, как Бог, распоряжается всяким тварным естеством…»[35]

«Нет ведения, которое бы не было в скудости, как бы много ни обогатилось оно. А сокровищ веры не вмещают ни земля, ни небо. Ничего никогда не лишается тот, у кого сердце подкрепляется упованием веры. И когда ничего не имеет, всем владеет он верою, как написано: все, чего ни попросите в молитве с верою, получите (Мф.21,22), и еще: Господь близко. Не заботьтесь ни о чем (Фил.4, 5-6)»[36].

«Дом веры есть младенчествующая мысль и простое сердце… ведение же ставит сети простоте сердца и мыслей и противится ей»[37].

«Неукоризненно ведение, но выше его вера»[38].

Даже такую, казалось бы, близкую к стихии рационалистичности добродетель, как рассуждение, восточные отцы мыслили отнюдь не как рефлексию. Вот, например, какое определение дает старец Паисий Афонский (+ 1994):

«Рассуждение, — говорит он, — это очищенность, это Божественное просвещение, духовная ясность»[39].

Таким образом, на Востоке, в полном соответствии со Священным Писанием, именно вера поставляется во главу угла. Именно она есть та таинственная сила, которая соединяет человека с Богом и вводит его в горний мир. Разум же, как это видно, не отрицается Св. Исааком, но поставляется в зависимое от веры положение. Разум должен подчиниться правилу веры. О жизни по правилу веры блж. Диадох Фотикийский говорит следующее:

«Глубина веры, будучи водою забвения, не терпит, чтоб в нее смотрели, или ее узревали любопытными помышлениями. Будем же в простоте ума плыть по водам сим, чтоб таким образом доспеть в пристань воли Божией»[40].

На Западе же все обстоит противоположным образом: вера должна подчиниться правилу рассудка. За истекшие после Ансельма и Фомы века Гуманизма и Реформации этот выбор в пользу рассудочности был сделан западным человеком окончательно и бесповоротно.

Таким образом, душа Запада уже много веков живет исключительно рассудочностью, а тот, кто привык жить рассудком, размышлением, уже не может жить верой – для нее в душе просто не остается места, а в жизни – не остается времени. Не может вера войти в душу того человека, который целиком занят рассудочной деятельностью. Чтобы она вошла туда, рассудок должен уступить ей какое-то место. Но делать он этого не хочет, ибо страшится неизвестности. «К чему привязано сердце человека и к чему влечет его пожелание, то бывает для него Богом», — говорит прп. Макарий Египетский. Сердце западного человека слишком привязано к рассудочности, расчету, предсказуемости и к прелестям рождающейся от этой привязанности материалистической цивилизации. Я мыслю, следовательно, я существую. Человек рациональной гуманистической эпохи есть человек «мыслю», homo «cogito», однако Евангельский человек должен быть человеком «верю», homo «credo». Укажем характерные места из Нового Завета:

Вот дело Божие: чтобы вы веровали Тому, Кого послал Отец (Ин.6, 29)

если не будете как дети, не войдете в Царство Небесное (Мф.18,3)

праведный верою жив будет (Рим.1,7; Гал.3,11; Евр.10,38)

мы же, будучи сынами дня, да трезвимся, облекшись в броню веры и любви и в шлем надежды спасения (1Фес.5,8);

 и сия есть победа, победившая мир, – вера наша (1Ин.5,4)

и мн. др.

Таким образом, правильнее было бы сказать по-христиански: верую, следовательно, существую, и: люблю, следовательно существую. Т.е. если хочешь истинно существовать, истинно жить, нужно в первую очередь верить и любить, а потом уже мыслить. Конечно, это не значит, что нужно совершенно отказаться от рассудка и его деятельности, нет, но рассудок должен дать место вере, а для этого сам человек должен снова начать жить больше верой, как это и было в первые века христианской эпохи, для которой высшими идеалами были вера, надежда, любовь, а не знание, предсказуемость и расчет, как это имеет место сегодня.

Подобно циничному богачу, уверенному, что с помощью денег можно приобрести все в этом мире, западный человек совершенно убежден, что с помощью рассудка можно решить любые проблемы и достичь всего, чего он только пожелает. Но ведь как раз самое важное и ценное – то, ради чего только и стоит жить на земле, – любовь к Богу и человеку, дружба, вера, верность, чистое сердце, — с помощью денег приобрести нельзя. Вот и с помощью рассудка, расчета, научного прогнозирования и т.п. истинные и вечные блага не достигаются, — они достигаются лишь на путях веры, надежды и христианской любви. Запад, однако, если не на словах, то на деле отказывается это признавать. Человек-рационалист похож на испугавшегося высоты котенка, вцепившегося в дерево, которого хозяин пытается снять, но тот не доверяет хозяину, а надеется только на свои когти. Подобно и Запад давно уже не верит своему хозяину, т.е. Богу, и полагается исключительно на свой рассудок, который и является для него единственным гарантом благополучия и безопасности.

Кризис веры и вытеснение ее рассудочностью явились причиной тотального антропологического кризиса западного человека. Для человека восточного здесь нет никакой загадки – ведь сущность человека всегда определяется именно его верой, а не рассудочностью и рефлексией, которая всегда вторична. Поэтому, если в человеке повреждена вера, то это значит, что повреждена самая глубокая его сущность, отравлены самые глубокие источники его жизни. Безверие и засилье рассудочности породили крайний индивидуализм в западном человеке.

Нужно заметить, что дух субъективности и индивидуализма и всегда был силен у западных народов. Об этом писал Гегель:

«Германский[41] дух есть дух нового мира, цель которого заключается в осуществлении абсолютной истины как бесконечного самоопределения свободы… принцип духовной свободы… был заложен в… душах германских народов, и на них была возложена задача… свободно творить в мире. Исходя из субъективного самосознания… здесь (т.е. в западном мире) отношение к внешнему миру лишь сопутствует историческому процессу… В нем (западном мире) жил совершенно новый дух, благодаря которому должен был возродиться мир, а именно свободный, самостоятельный, абсолютное своенравие субъективности»[42].

Строго говоря, психологические мотивы такого восхваления «своенравия субъективности» совершенно очевидны. Душа Запада отпала от Бога, а значит и от Его мира – от того мира, который Он творит и в котором Он есть Бог. И потому эту душу уже не устраивает Божий мир, его реальность и его истина, не устраивает и подчиненное, зависимое положение человека в реальном мире. Выход простой: нужно просто создать свой собственный мир – благо возможности для этого в человеке заложены богатые – мир, в котором человек уж точно будет богом, ни от кого не зависящим. Начиная с Возрождения (и особенно в Новое время), душа Запада это и делает – творит свой собственный секулярный виртуальный мир в рамках «абсолютного своенравия субъективности», а не в рамках синергии и соработничества с Богом в реальном Божьем мире.

Изначальные индивидуалистические тенденции Запада нейтрализовывала в течение тысячи лет христианская Церковь. Но после отпадения от Вселенской Церкви западное христианское сообщество уже не могло сдерживать рост многих внутренних болезней духа европейского человека, в т.ч. и рост индивидуализма. Даже наоборот: папизм своим учением о непогрешимости человека (папы), можно сказать, благословил и узаконил индивидуализацию и атомизацию западного общества. Прп. Иустин Попович писал:

«Если в Западной Европе непогрешимость человека в принципе догматически санкционирована, то почему бы ею не воспользоваться любому европейцу? Главное, что человек по своей сути существо непогрешимое, значит, имеет право все свои проблемы и все мучения своего духа решать по своему разумению»[43].

И еще:

«Все малые и великие тайны европейского духа вместились и слились в одном огромном и неизменном догмате, догмате о непогрешимости человека. Тем самым разрешились главные устремления европейского гуманизма в самых различных его проявлениях – от светского до религиозного. Человек провозглашен человекобогом. По сути, в догмате о непогрешимости человека открылась главная тайна европейского человека. Европейский человек ясно и искренне исповедал пред земным и небесным мирами то, что хотел сказать, то, к чему стремился»[44].

Такое стремление к обособленному самоутверждению индивидуальной личности за истекшие века истории вошло в плоть и кровь западного человека, стало краеугольным камнем его жизни, его мысли, его бытия. Однако это самое утверждение личности и индивидуальности привели парадоксальным образом к результатам прямо противоположным: к кризису, стиранию, нивелировке человеческой личности. Об этом много писали русские философы:

«Когда человеческая личность ничего не хочет знать, кроме себя, — пишет Бердяев, — она распыляется, допуская вторжение низших природных стихий, и сама исходит в этой стихии. Когда человек ничего не признает, кроме себя, он перестает ощущать себя, потому что для того, чтобы быть до конца индивидуальностью, нужно признавать не только другую человеческую личность и индивидуальность, нужно признавать Божественную личность. Это и дает ощущение человеческой индивидуальности, безграничное же самоутверждение, не желающее ничего знать над собой, которое оказалось пределом гуманистических путей, ведет к потере человека»[45].

И еще:

«Индивидуализм менее всего укрепляет личность, образ человека. И в индивидуалистическую эпоху совсем не процветают яркие индивидуальности, сильные личности. Индивидуалистическая цивилизация XIX века, с ее демократией, с ее материализмом, с ее техникой, с общественным мнением, прессой, биржей и парламентом, способствовала понижению и падению личности, отцветению индивидуальности, нивелировке и всеобщему смешению. Личность была сильнее и ярче в Средние века. Индивидуализм способствовал процессам уравнения, стирающим всякие различия индивидуальностей»[46].

Собственно говоря, для христианского мировоззрения никакого парадокса в этом нет, — ведь оно недвусмысленно учит, что обрести самого себя, стать самим собой можно только в союзе с другим —  с Богом и человеком. Отвергнись себя, — говорит Евангелие. И еще: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода. Но в том-то и беда, что эти здравые истины христианской веры были на Западе основательно забыты, а если и помнили о них, то одним только умом, но не делом и жизнью.

«Как ни парадоксально, но эгоизм несет гибель личностному началу. Утверждая по видимости свою персону, эгоизм на деле губит ее, выдвигая на первый план животное (или житейское) начало в ущерб духовному. Подлинное самоутверждение человека как одухотворенного существа состоит в преодолении эгоизма, в том, чтобы утвердить себя в другом»[47], — пишет современный исследователь.

Между тем на Западе человек утверждает себя в себе самом и в этом акте самоутверждения теряет самого себя. Болезнь эта в ХХ веке достигла на Западе небывалой степени остроты, проявляя себя в виде беспрецедентного (и узаконенного) эгоизма, аутизма и нарциссизма.

«Другой отнимает у меня мое пространство. Существование другого – недопустимый скандал», —

каким контрастом звучат эти слова Сартра по сравнению с образом мысли христианских святых! Прп. Макарий Египетский говорит, что в Царстве Божием святые

«увидят друг друга во многих видах и во многих и различных Божественных славах, и каждый изумится и возрадуется радостию неизглаголанною, взирая на славу другого»[48].

Если эти слова прп. Макария иллюстрируют принцип бытия в Царстве Божием, то слова Сартра иллюстрируют, очевидно, принцип ада и вечной гибели человеческой души. К концу ХХ века этот ад уже уверенно и ощутимо присутствует в западной жизни. Приведем несколько характерных высказываний современных философов[49].

«Если раньше люди страдали от комплекса Эдипа, — пишет Т.Горичева, — т.е. от ревности, от отношения к другому, то сегодня они вырождаются от аутизма, т.е. от неспособности реагировать на другого даже на самом первичном, физическом уровне. Все чаще на свет Божий рождаются дети, не откликающиеся на ласки и прикосновения матери. Все анемичнее лица молодых людей, которые и в юности уже стары»[50].

«Нарцисс смотрится в зеркало. Зеркало смотрится в нарцисса. Нарцисс не способен не только к любви, но и вообще к личному существованию, он продолжает себя, подобно раковой клетке, т.е. бесконечно повторяя себя самого. В этом абсолютно нетворческом бытии скрыта хула на Святого Духа. Ибо именно Он, Святой Дух, творит все новое. Это унылое несвоеобразие готовит форму для принятия совсем другого духа, того, кто был подражателем и обезьяной Бога»[51].

Французский философ Ж.Бодрияр, путешествовавший в 1980-е годы по Америке, записывал в виде путевых заметок свои наблюдения американской жизни. Вот некоторые из них, касающиеся нашей темы[52].

«Днем и ночью количество сирен возрастает. Машины мчатся быстрее, реклама более агрессивна. Проституция, как и электрический свет, повсеместна. И игра, все игры становятся более напряженными. Так бывает всегда, когда приближаешься к центру мира. Но люди улыбаются, они улыбаются все больше и больше, никогда друг другу, всегда самим себе.

Ужасающее разнообразие лиц, их странность, на всех застыло непостижимое выражение. Маски, которые в архаичных культурах изображают старость или смерть, здесь – у молодых, в двадцать, в двенадцать лет. Но в этом есть что-то общее с самим городом. Красота, которую другие города достигают в течение столетий, здесь сформировалась за пятьдесят лет»[53].   (Нью-Йорк)

«В Нью-Йорке коловращение жизни настолько сильно, центробежная сила так велика, что кажется чем-то сверхъестественным думать о жизни вдвоем, о том, чтобы разделить еще чью-то жизнь. Способны выжить только различные сборища, банды, мафия, общества посвященных или извращенцев, но не семейные пары. Это своего рода анти-ковчег, полная противоположность тому, в котором было собрано каждой твари по паре, чтобы спасти животные виды от потопа. Здесь, в этом волшебном ковчеге, всех по одному и каждый вечер этим одиночкам надо искать последних уцелевших для последнего  party»[54].

«Тинейджер, катающийся со своим плеером на роликовой доске, Интеллектуал, работающий со своим word—processor, рэппер из Бронкса, который бешено крутится в Рокси или в других подобных заведениях, джоггер или бодибилдер – повсюду все то же полное одиночество, и все тот же нарциссизм, будь он обращен на тела или на интеллектуальные способности»[55].

И это – закономерный финал, к которому ведет столь восхваляемое Гегелем «абсолютное своенравие субъективности». Истоки же этого пути нужно видеть в далеком XI веке, когда Рим, нарушив главный принцип бытия вселенской Церкви – принцип соборности – противопоставил себя всем и тем встал на путь обособленного самоутверждения и нарциссизма, забыв, что путь Христа — это путь самоотречения. Именно этот первичный акт нарциссизма и является тем архетипом и зерном западной духовности и западной культуры, из которого она выросла.

«Главные идеи и направления в Западной Европе, — пишет прп. Иустин Попович, — опосредованно или напрямую находятся в явной зависимости от римокатолической идеи. Эта идея невидимо в них присутствует, как душа в теле, и так же, как душа, сильна»[56].

Напрямую с кризисом веры, рационализмом и индивидуализмом связан на Западе кризис морали. И это вполне закономерно: народ, отступивший от Бога Истинного, неизбежно бывает порабощен трем старым, как дьявол, идолам, трем основоположным страстям, о которых написано в Библии: похоть плоти, похоть очес и гордость житейская. Этим трем идолам Запад уже давно и открыто раболепствует и служит, и, кажется, безраздельно царствуют там дух плотской похоти, дух сребролюбия, дух самомнения и гордыни.

Оторвавшись от неба, Западу не оставалось ничего другого, как заняться исключительно землей. П.Сорокин в рамках своей периодизации исторической эволюции западного общества, о которой шла речь выше, констатирует, что уже, начиная с XVI века на Западе возобладала сенсативная система ценностей сознания и культуры, в основе которой

«лежит положение о том, что истинные действительность и ценности имеют чувственный характер: только то, что мы можем видеть, обонять  слышать, осязать, воспринимать на вкус и ощущать посредством наших органов чувств, является действительным и ценностным. Вне сферы такой реальности и таких ценностей ничего не существует, или существует нечто, что мы не можем воспринимать и что поэтому является вымыслом, фантазией, фикцией или псевдореальностью и псевдоценностью»[57].

Как видно, это есть по сути древнее дохристианское язычество, подмена Царства Небесного царством земным. Именно идея такой подмены лежит в основании современного западного мировоззрения.

Для иллюстрации этой мысли укажем на феномен т.н. «американской мечты»[58], один из идеологов которой Дж. Чайнард, писал в 1970-е годы:

«Как состояние ума Америка существовала задолго до того как ее открыли. С самых ранних дней западной цивилизации люди мечтали о потерянном Рае, о Золотом веке, где было бы изобилие, не было бы войн и изнурительного труда. С первыми сведениями о Новом Свете возникло ощущение, что эти мечты и стремления становятся фактом, географической реальностью, открывающей неограниченные возможности»[59].

Совершенно очевидно из этих слов, что под словом «рай» автор понимает чисто земные реалии – материальное изобилие и проч., вопрос же о возможности существования еще какого-то другого Рая, кроме земного и материального, вообще не ставится. При всем при этом американцы – от отцов-основателей XVII века и до наших дней — твердо верили и верят в свою мессианскую роль, в свою богоизбранность. Они твердо убеждены, что именно им предназначено вести человечество в такой рай.

Так, например, еще в решении, принятом в 1640 г. Ассамблеей Новой Англии, говорилось:

« 1. Земля и все, что к ней относится, Божьи (принято).

2. Бог может отдать землю или любую ее часть своему избранному народу (принято).

3. Его избранным народом являемся мы (принято)»[60].

Президент Америки Т. Джефферсон в 1805 г. в послании к народу заявил:

«Бог вел наших предков так, как некогда израильтян»[61].

Классик американской литературы Г. Мелвилл (1819-1891) писал:

«Мы, американцы, — избранный народ… Израиль нашего времени»[62].

Президент Р.Рейган в 1981-82 гг.:

«Бог поручил Америке страждущее человечество»[63].

«Соединенные Штаты остаются золотой надеждой человечества»[64].

«Сфера нашей ответственности как великого народа охватывает весь мир»[65].

Таким образом, американцы считают себя призванными распространить идеал своей мечты, своего чувственного рая на весь мир[66]. Хотя Америка в известном смысле и противопоставляла всегда себя Европе и дистанцировалась от нее, считая себя новой, свежей, здоровой струей в истории, однако на деле и эта струя, хотя и молодая, и полная сил, нисколько не возвысилась над землей в своем развитии, но еще более погрязла в материальности, чем Старый Свет[67].

О материальности и мещанстве Запада очень много высказывались русские писатели, начиная с ранних славянофилов. Так, еще И.В.Киреевский указывал на то, что

«… при всем блеске, при всех удобствах наружных усовершенствований жизни самая жизнь лишена была своего существенного смысла»[68].

Писали об этом даже и западники, например, А.И.Герцен в «Былом и думах». В европейском обществе он видит два стана:

«С одной стороны, мещане-собственники, упорно отказывающиеся поступиться своими монополиями, с другой – неимущие мещане, которые хотят вырвать из их рук их достояние, но не имеют силы, т.е., с одной стороны, скупость, с другой – зависть»[69].

Эти две стороны, по Герцену, ведут яростную парламентскую борьбу, в результате которой победители переходят со стороны зависти на сторону скупости.

А вот слова Ф.М.Достоевского (который вообще хорошо относился к Европе и любил ее, однако и его поражала западная бездуховность и мещанство):

«О если бы Вы понятие имели, — писал он Майкову в 1868 г., — об гадости жить за границей на месте, о бесчестности, низости, невероятной глупости и неразвитости швейцарцев…. Я ужасаюсь, я захохотал бы в глаза, если бы мне сказали это прежде про европейцев»[70].

Ему же писал он о немцах такие строки:

«Германия – изживший свои силы народ – ибо после такого духа, после такой науки – ввериться идее меча, крови, насилия и даже не подозревать, что есть дух и торжество духа, и смеяться над этим с капральской грубостью! Нет – это мертвый народ и без будущности»[71].

И еще, тоже Майкову:

«Если бы Вы знали, какое кровное отвращение, до ненависти, возбудила во мне к себе Европа за эти четыре года. Господи, какие у нас предрассудки насчет Европы…»[72]

Достоевскому вторит К.Леонтьев:

«О, тучная, усыренная кровью гора всемирной истории. С конца прошлого века ты мучаешься новыми родами. И из страдальческих недр твоих рождается мышь. Рождается самодовольная карикатура на прежних людей: средний рациональный европеец в своей смешной одежде, с умом мелким и самообольщенным, со своей ползучей по праху земному практической благонамеренностью… Возможно ли любить такое человечество? Не следует ли ненавидеть – не самих людей, заблудших и глупых, а такое будущее их всеми силами даже и христианской души?»[73]

И мыслители ХХ века придерживались по данному вопросу точно такой же точки зрения.

«Европа, — пишет В.Розанов, — есть континент испорченной крови»[74].

И в другом месте:

«Европа есть континент упавшей души и опавших крыльев. Мы говорим, конечно, об индивидууме, ибо машина европейская идет ходко»[75].

Бердяев с Розановым полностью солидарен:

«Дух цивилизации – мещанский дух; цивилизация Европы и Америки создала индустриально-капиталистическую систему – которая является истребителем духа вечности, духа святынь; капиталистическая цивилизация новейших времен убивала Бога, она была самой безбожной цивилизацией… в цивилизации начинают обнаруживаться процессы варваризации, огрубения»[76].

Слова И.Ильина:

«Современный» человек есть трезвый, плоский и самодовольный утилитарист, служитель пользы, идеолог полезности, лишенный органа для всего высшего и духовного, не постигающий никакого «третьего» измерения: он пошл в высшем, религиозном смысле этого слова и нравится себе в таком состоянии. Он пошл без всякого «надрыва» и покаяния и склонен к нападению на все непошлое. И потому его культура пошла и формальна, как он сам»[77].

Западный индивидуализм, теоретически провозгласивший свободу каждой личности, полную законность ее субъективности, на деле привел к кризису свободы западного человека, к его внутреннему закрепощению и рабству.

«Несвободен духом человек Нового времени, — пишет Н.А. Бердяев, — человек кончающейся новой истории, и не во имя свободы совершает он свои восстания и бунты, не во имя свободы отрицает он Истину. Он находится во власти неведомого ему господина, сверхчеловеческой и нечеловеческой силы, которая овладевает обществом, не желающим знать Истины, Истины Господа»[78].

Несвобода Запада – несвобода особого рода. Чисто внешне, политически, западный человек свободен, рабство его иное, внутренне, духовное, а потому гораздо более тонкое, глубокое и опасное, чем обычная политическая несвобода[79].

В качестве иллюстрации несвободы западного человека, о которой идет речь, приведем здесь историю, пересказанную Бердяевым в одной из его работ.

«… советский молодой человек приехал на несколько месяцев во Францию, чтобы вернуться потом обратно в советскую Россию. К концу его пребывания его спроси­ли, какое у него осталось впечатление от Франции. Он от­ветил: «в этой стране нет свободы». Его собеседник с удивлением ему возражает: «что вы говорите, Фран­ция— страна свободы, каждый свободен думать, что хо­чет, и делать, что хочет, это у вас нет никакой свободы». Тогда молодой человек изложил свое понимание свобо­ды: во Франции нет свободы и советский молодой человек в ней задыхался потому, что в ней невозможно изменять жизнь, строить новую жизнь; так называемая свобода в ней такова, что все остается неизменным, каждый день похож на предшествующий, можно свергать каждую не­делю министерства, но ничего от этого не меняется. Поэтому человеку, приехавшему из России, во Франции скучно»[80].

Отсюда видно, что несвобода Запада – глубочайшая, это – не политическая или социальная несвобода, от которой можно избавиться с помощью революции или переворота; это – гораздо более глубокое рабство и фатальное засилье ложных мировоззренческих и культурных парадигм, закабаляющих и порабощающих человека – т.е. заболевание на внутреннем, генетическом уровне, от которого нельзя избавиться с помощью аспирина и горчичников – с помощью внешних средств — ибо и после любой социальной или политической трансформации все неизбежно вернется на круги своя – на бег белки в колесе, на круги дурной бесконечности.

Создается впечатление, что сама цивилизация, порожденная человеком как будто бы для его освобождения и власти над природой, порабощает его и мстит ему. Впрочем, с христианской точки зрения опять-таки никакого парадокса здесь нет. Новое время,  пишет Бердяев,

«создало беспредметную культуру, бес­предметное  общество,  не знающее, во имя чего оно существует… Не может человек жить только для себя и служить только себе. Если нет у него истинного Бога, то он создает себе ложных богов.   Он не хотел получить свободу от Бога, но попал в жестокое рабство к ложным богам, к идолам»[81].

Таким ложным богом и идолом является технотронная цивилизация Запада. В работе «Смысл творчества» (1916) Бердяев пишет:

«Механическая, уравнивающая, обезличивающая и обесценивающая цивилизация с ее диавольской техникой, слишком уже похожей на чер­ную магию, есть лжебытие, призрачное, вывернутое бытие. Буржуазная цивилизация есть предел некосмичности мира — в ней гибнет внутрен­ний человек, подменяется внешним автоматическим человеком. Цивили­зация развила огромные технические силы, которые, по замыслу, долж­ны уготовить царство человека над природой, но эти технические силы властвуют над самим человеком, делают его рабом, убивают его душу… В колоссальной технической цивилизации точно выпущены на свободу злые демоны, мстящие падшему человеку… Цивилизация не осуществля­ет царственной мечты человека»[82].

Сама наука, лежащая в основе такой цивилизации, давно уже утратила всякие здравые ценностные ориентиры, «оторвалась от смысла». Здесь уместно привести следующие слова П.Флоренского:

«Наука хотела заменить собою то, в чем ищет се­бе удовлетворения личность, а в итоге стараний была сооружена огромная машина, к которой не знаешь, как подступиться. Тут не может быть и речи об удовлетво­рении: это как если бы построили дом в десятки квад­ратных верст длиною, верстами меряющий высоту комнат и соответственно обставленный. Едва ли была нам польза от стаканов в сотни ведер емкостью, ручек с корабельную мачту, стульев высотой с колокольню и дверей, которые мы сумели бы открывать только при помощи колоссальных инженерных сооружений в те­чение может быть годов. Так и научное мировоззрение и качественно и количественно утратило тот основной масштаб, которым определяются все наши масштабы: самого человека»[83].

Сходно видит эту проблему и современный исследователь:

«Драма технической цивилизации состоит в том, что ей удалось одержать пиррову победу над традиционной метафизикой, обращенной к предельным основаниям и смыслам»[84].

Отказавшись от предельных оснований и смыслов, западная цивилизация остро переживает и еще один кризис – онтологический, ибо, открестившись от всякой метафизики, эта цивилизация сама выбила у себя из-под ног основания реальности существования и заменила реальное бытие виртуальным абсурдом[85].

«Мно­го ли есть, — задается вопросом Бердяев, — онтологически реального в биржах, банках, в бумажных деньгах, в чудовищных фабриках, произ­водящих ненужные предметы или орудия истребле­ния жизни, во внешней роскоши, в речах парламента­риев и адвокатов, в газетных статьях, много ли есть реального в росте ненасытных потребностей? Повсюду раскрывается дурная бесконечность, не знающая завершения. Вся капиталистическая система хозяй­ства есть детище пожирающей и истребляющей похо­ти. Она могла возникнуть лишь в обществе, которое окончательно отказалось от всякого христианского ас­кетизма, отвернулось от неба и исключительно отда­лось земным удовлетворениям»[86].

Бердяеву вторит В.Эрн, сетующий по поводу гибели высокой культуры, пожираемой молохом цивилизации:

«Положение культуры становится трагическим от роста и успехов цивилизации. Рационализм врывается всюду и нежные, живые, полные ноуменальной прелести цветы культуры топит в море бумажных мертвых цветов, изготовляемых обездушенными людьми на бездушных машинах… Широкий поток цивилизации завладел всеми стихийными материалами и, завладевши, наделал бесчисленное множе­ство цивилизованной дряни, а культура гибнет в подделках»[87].

Солидарен с ними и современный исследователь:

«Определяющая черта современной духовной ситуации – (само) принуждение к работе с фикциями, постоянно продуцируемыми глобальной субкультурой уже потому, что сама она с точки зрения физической, экономической и политической географии (то есть реальных условий воспроизводства жизнедеятельности людей в определенных, территориально разграниченных пространствах биосферы) является насквозь фиктивной. В этом смысле она противостоит всем культурам прошлого и настоящего, иными словами, ее [суб]культурное качество является принципиально [анти]культурным»[88].

Другой современный философ, Т.Горичева, также пишет о том, что современный человек

«…не наталкивается на реальность, ибо сегодня реальность заменена гиперреальностью. Посредники, паразиты, спекулянты, менеджеры, проценты, ваучеры, обертки, макдоналдсы, транссексуалы, трансполитиканы (имя им легион) имеют одно общее свойство – все они нереальны»[89].

Таковы некоторые, на наш взгляд, наиболее значимые, в связи с темой нашего исследования, кризисные стороны западной цивилизации, рассмотренные и анализированные русскими мыслителями. Подводя итог этому краткому разделу, следует заметить, что сам Запад, как правило, не склонен замечать свои кризисные стороны, он парадоксальным образом, несмотря на столь многие и очевидные признаки тяжкой и глубокой болезни, в основном остается горд и вполне доволен собой.

«Западный человек — писал П.Новгородцев, — это человек, гордый своей культурой, своим образованием, сво­ей наукой, своей дисциплиной, своей политикой. Он думает, что он все преодолел, все может; он думает, что его конституции и парламенты, что его демократии и республики — верх человечес­кой мудрости, что тот путь, которым он идет, есть единственный путь к человеческому величию. С высокомерием смотрит он на отсталость своих восточных соседей и ожидает, что они усвоят его мудрость и пойдут его путями»[90].

И здесь снова невольно вспоминается в качестве духовного архетипа такого явления гордая, ничем не пробиваемая слепота католического Рима, противопоставившего себя целой вселенной и не хотевшего видеть в своей деятельности никаких недостатков. Вот и человек Запада в полном соответствии с таким своим архетипом, сам себя поставивший во главу угла и утвердивший примат своей индивидуальности, — этот человек (а конечно, и общество таких людей – т.е. западное общество) также вполне естественно считает себя непогрешимым папой, судьей и центром мироздания.

Критикуя, и подчас очень остро, западный мир, русские мыслители никогда не забывали о его великих заслугах и богатейшем наследии. Все без исключения наши философы прекрасно знали, любили и почитали все то великое, что дал Запад человечеству. Критиковали же они лишь его ошибки и грехи.

«Нам чужд и нами нелюбим не вообще Запад, столь великий по своему творчеству, по напряженности своей мысли, у которого вечно нужно учиться, но Запад рационалистический и буржуазный, Запад самодовольный и угашающий дух, Запад обезличенный и поклонившийся мамоне, в котором форма уничтожила содержание жизни»[91], — писал Н.А.Бердяев.

Точно так же рассуждал Г.Флоровский:

«…говорить о европейском закате, это не значит отвергать Европу, отрицать ее достижения и подвиг… последовательность мысли вовсе не требует от того, кто говорит о кризисе европейской культуры, чтобы он отвергал и Данте, и Шекспира, и Гегеля, и Канта и считал их ничтожествами»[92].

В чем же прежде всего заключается богатство и вклад  Запада в общемировую сокровищницу духа, мысли и опыта? В самой общей форме ответ будет звучать так: в актуализации земного человеческого начала. Собственно говоря, так было всегда – Запад давал тело, форму, внешнее выражение для духа, смысла и внутреннего содержания, которые давал Восток. В первые века нашей эры, когда зарождалась христианская цивилизация, Восток дал для нее внутреннее содержание, дух и сущность, Запад же – внешнюю форму, в лице греческой философии (догматы) и римского права (каноны). В своей христианской  истории Запад стремился воцерковить и охристианить все стороны мирской жизни. Уже в Средние века там, например, в городских соборах проходили не только церковные службы, но и собрания горожан, театральные представления на религиозные темы, лекции университетских профессоров. Конечно, в этой стратегии (как сейчас это очевидно) восторжествовал мирской элемент, т.е. обмирщилась Церковь, а не мир охристианился. Но все же этот опыт может оказаться весьма ценным – в разумном синтезе с сохранившей себя от осквернения мирским церковной истиной Востока.

«Бесспорно, Запад имел великую миссию во всемирной истории и он обнаружил исключительные дары в ее выполнении. Миссией Запада было разворачивание и развитие человеческого начала в культуре, усложнение и утончение душевного мира человека, напряжение исторической активности, выработка формальных начал в мышлении и творчестве. Гуманизм Запада имел мировое значение как изживание человеческих судеб. И мир Востока должен приобщиться к гуманистическому опыту Запада»[93], — пишет Бердяев.

Со времени Возрождения западные гуманисты стали видеть смысл жизни в трудах на пользу человека. Вот в том лучшем, что было достигнуто на этом поприще, и заключается вклад и богатство Запада.

Следует также сказать, что для сознания западного человека такие труды, направленные на устроение благобытия человека в этом мире и создание развитой земной цивилизации, имели, по мысли Бердяева, и глубокую религиозную санкцию и были тесно связаны с его христианскими представлениями о правде и добре[94]. И это очень важно иметь в виду для правильного понимания духовной эволюции Западной Европы, и особенно для ее оправдания.

 В рамках такой своей деятельности Запад много, очень много подарил миру. Ведь именно на Западе, например, были впервые открыты фундаментальные законы материального мира: законы тяготения и механики Ньютона, движения планет Кеплера, законы Кулона, Ампера, Максвелла, Гюйгенса, Доплера — одним словом, именно там была открыта правда о Богом созданном материальном мире, именно там люди впервые узнали, например, что не Солнце вращается вокруг земли, а Земля вокруг Солнца. Достижения в области материальной науки были использованы на практике, например в медицине. Многие ранее неизлечимые болезни перестали быть таковыми. Вследствие этого заметно возросла средняя продолжительность человеческой жизни, резко снизилась смертность у детей. Эпидемии заразных болезней, какие бывали в Средние века, когда от чумы за короткое время вымирала одна треть населения Европы, — стали немыслимы. Научные открытия были широко использованы и во всех других сферах человеческой цивилизации и культуры. Совершенная система образования, книгопечатание, средства транспорта и связи – все это тоже родилось на Западе.

Чрезвычайно велико значение Запада и как сокровищницы просвещения. Все лучшее, что когда-либо было создано человечеством – в области литературы ли, музыки, искусства, философии, — все это было там бережно собрано, сохранено, систематизировано, изучено, так что теперь эти сокровища стали доступны всем, и каждый может пользоваться ими. Да и сама западная культура внесла в эту мировую сокровищницу от Сократа, Платона и до наших дней вклад, который невозможно ни измерить, ни оценить. И, конечно, весь мир за эти сокровища находится перед Западом в неоплатном долгу.

Особенно с православной точки зрения мы должны быть благодарны Западу. Прп. Макарий Египетский в своих «Беседах» говорит, что те братья монастыря, которые молятся, не должны осуждать тех, которые в это время работают. Молящийся должен думать про трудящегося: «он и для меня работает», а трудящийся: «он и за меня молится». Католический и особенно протестантский Запад намного больше работал, чем молился, а православный Восток больше молился, чем работал. Однако Восток должен иметь добрый образ мыслей по отношению к Западу – ведь он потрудился очень много и ради нас тоже.

Помимо стяжания и преумножения богатств человеческой культуры русские философы усматривали и еще один смысл в историческом пути Запада. Опять-таки он связан с актуализацией человеческого начала, а именно – человеческой воли. Да, человеческая воля Запада актуализовывала в основном себя на путях удаления от Бога. Однако некоторые видели в такой отрицательной фазе необходимый диалектический момент – своеобразный антитезис – в становлении единого христианского человечества.

Так, например, В. Соловьев в своих «Чтениях о Богочеловечестве» видел великий смысл и великое назначение западной цивилизации именно в том, что

«Она представляет полное и последовательное от­падение человеческих природных сил от божественного начала, исключительное самоутверждение их, стремле­ние на самих себе основать здание вселенской культу­ры. Через несостоятельность и роковой неуспех этого стремления является самоотрицание, самоотрицание же приводит к свободному воссоединению с божественным началом»[95].

То есть все здесь происходит по принципу Гегелевской триады, где Запад является антитезисом и отрицанием. Тезисом же и утверждением, по Соловьеву, является православный Восток.

«…по закону разделения исторического труда, один и тот же культурный тип, одни и те же народы не могут осуществить двух мировых идей, сделать два ис­торических дела, и если западная цивилизация имела своею задачей, своим мировым назначением осущест­вить отрицательный переход от религиозного прошлого к религиозному будущему, то положить начало самому этому религиозному будущему суждено другой истори­ческой силе»[96].

Эта другая историческая сила – Россия и православные народы, противостоящие западному отрицанию и сохранившие тезис и положительное содержание бесценных сокровищ духа неразделенной Христовой Церкви первого тысячелетия[97].

Соловьев также особо выделял и диалектический смысл протестантизма. Хотя общее, отрицательное по отношению к Божественному началу, самоопределение было осуществлено на Западе еще до Реформации, однако явившийся в XVI веке протестантизм в предельной степени актуализовал личностное начало в человеке. Соловьев пишет:

«Великий смысл исторического процесса, начавшегося с религиозной реформации, состоит в том, что он обособил человеческую личность, предоставил ее самой себе, чтобы она могла сознательно и свободно обратиться к божественному на­чалу, войти с ним в совершенно сознательную и свободную связь»[98].

Таким образом, мы видим, что русская философия, критикуя, а подчас и ругая Запад, критиковала и ругала Запад не сам по себе, но его неправды и болезни. Заслуги же и достижения Запада, его великое культурное богатство русские знали, любили и почитали. Приведем на эту тему еще несколько цитат.

«Европа, — говорит Ф.М.Достоевский в своем «Дневнике писателя», — но ведь это страшная и святая вещь, Европа. О, знаете ли вы, господа, как дорога нам, мечтателям-славянофилам, по-вашему, не­навистникам Европы, — эта самая Европа, эта страна «святых чудес». Знаете ли вы, как дороги нам эти «чудеса» и как любим и чтим, более чем братски любим и чтим мы великие племена, населяющие ее и все великое и прекрасное, совершенное ими? Знаете ли вы, до каких слез и сжатия сердца мучают и волнуют нас судьбы этой дорогой и родной нам страны, как пугают нас эти мрачные тучи, все более и более заволакивающие ее небосклон? Никогда вы, господа, наши европейцы и западники, столь не любили Европу, сколь мы, мечтате­ли-славянофилы, по-вашему, исконные враги ее»[99].

В романах Достоевского можно встретить и еще более восторженные (до абсурда) высказывания о Европе. Так, Версилов, через которого Достоевский часто высказывал свою позицию по тому или иному вопросу, говорит следующее:

«Русскому Европа так же драгоценна, как Россия; каждый камень в ней мил и дорог. Европа так же была отечеством нашим, как и Россия.  О, более. Нельзя более любить Россию, чем люблю ее я, но я никогда не упрекал себя за то, что Венеция, Рим, Париж, сокровища их наук и искусства, вся история их — мне милее, чем Россия. О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого Божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим… Одна Россия живет не для себя, а для мысли, и знаменательный факт, что вот почти уже столетие, как Россия живет решительно не для себя, а для одной лишь Европы»[100].

Приведем также слова более строго и трезво мыслящих, чем Достоевский, людей.

«Христианский Запад, — пишет В.Зеньковский, — остается нам религиозно родным и близким во многих своих стремлениях, а его ошибки и грехи важны для нас как урок; если исторически осуществится построение православной культуры, то оно должно быть свободно от тех крайностей, в каких протекало религиоз­ное развитие Запада»[101].

А вот слова Г.Флоровского:

«Нужно твердо помнить, имя Христа соединяет Россию и Европу, как бы ни было оно искажено и даже поругано на Западе. Есть глубокая и неснятая религиозная грань между Россией и Западом, но она не устраняет внутренней мистико-метафизической их сопряженности и круговой христианской поруки. Россия, как живая преемница Византии, останется право­славным Востоком для неправославного, но христианского Запада внутри единого культурно-исторического цикла»[102].

Запад (как и весь мир в целом) сегодня стоит на перепутье. Беспрецедентность сегодняшней ситуации заключается в полном отсутствии хоть сколько-нибудь серьезной и глубокой системы ценностей и мировоззренческих координат[103]. Запад, при всей своей колоссальной жизненной энергетике, не знает, зачем и для чего он живет. По П.Сорокину, последняя мировоззренческая суперсистема (сенсативная) господствовала на Западе с XV до конца XIX века, после чего она стала разрушаться.

«В XX столетии западный мир вступил в длительный переход­ный период, двигаясь навстречу новой господствующей форме сознания, культуры, новым системам ценностей и формам социальной организации. Поскольку старое величественное сенсативное здание разрушилось, а зда­ние новой суперсистемы еще не построено, то возникли умственное, моральное, социальное и культурное смя­тение и анархия… Эта кри­тическая ситуация на Западе и в мире в целом является сегодня реальностью для всего человечества»[104].

Эти слова П.Сорокин написал около сорока лет назад – в 1967 г. Однако и сейчас, в первые годы XXI века, новая система ценностных координат по-прежнему отсутствует. По образному выражению современного философа, сегодняшний западный человек есть человек «одномерный», ибо утратил духовное и культурное измерения своего бытия[105].

Куда же двинется этот этот одномерный homo economicus Запада? Какие координаты ценностей он изберет для себя, чтобы снова стать двух-, трех- и более- мерным? Вернется ли этот блудный сын в дом Отчий, т.е. к своим христианским корням?

 Н.А.Бердяев (конечно, не только он) сравнивал путь духовной эволюции Запада с путем Фауста.

«Судьба Фауста — судьба европейской культуры. Душа Фауста — душа Западной Европы. Душа эта была полна бурных, бесконечных стремлений. В ней была исключительная динамичность, неведомая душе античной, душе эллинской. В молодости, в эпоху Воз­рождения и еще раньше, в Возрождении средневеко­вом, душа Фауста страстно искала истину, потом влю­билась в Гретхен и для осуществления своих беско­нечных человеческих стремлений вступила в союз с Мефистофелем, с злым духом земли. И фаустовская душа постепенно была изъедена мефистофелевским началом… Фауст в пути своем переходит от религиозной культуры к безрелигиозной цивилизации. И в безрели­гиозной цивилизации истощается творческая энергия Фауста, умирают его бесконечные стремления. Гёте выразил душу западно-европейской культуры и ее судьбу»[106].

 У Гёте Фауст, как известно (может быть, Гёте был в этом вопросе чересчур оптимистичен?), — спасся и вошел в Рай, несмотря на все свои похождения с Мефистофелем, чернокнижие и дьяволообщение. Такие его искания, похождения и падения, а также и итог всего этого Господь Вседержитель провидел заранее. Дай Бог (и нужно об этом молиться), чтобы, по аналогии с жизненным путем Фауста, и духовная эволюция Запада последнего тысячелетия, несмотря на весь ее «мефистофелизм», была обращена Промыслом во спасение и благо. Ибо Господь, как известно из христианского катехизиса, даже и зло, возникающее через удаление свободных тварей от добра, силен обратить во благо. Правда, для этого необходимо изменение произволения со стороны самих свободных тварей. Будет ли оно?[107]

И светом веры засияла

Сквозь сумрак ratio и права

Востока светлая звезда…

Если отношения с Западом играли в русской мысли первостепенную роль и имеют богатую историю и письменное наследие, то отношения с Востоком такой истории и такого наследия не имеют. Причин для этого несколько. С одной стороны, сам Восток есть континент замкнутый, интровертивный, не склонный к распространению вовне, гораздо менее шумный и беспокойный, чем Запад. Восток намного реже, чем Запад, пытался выразить свои внутренние сокровища мысли и духа с помощью внешних культурных средств, таких, например, как, литература. «Говорящий не знает, знающий не говорит» — эта мудрость даосизма была одной из характерных черт мировоззрения восточного человека. Поэтому восточная культура во многом есть культура устной, а не письменной традиции, ведь пытаться выразить глубины духа на бумаге – это то же, как если бы кто стал «многословно доказывать, что молчание – золото».

С другой стороны, глубокому проникновению русской философской мысли на Восток препятствовал сложившийся на Западе и оттуда перекочевавший к нам стереотип, что Восток – это что-то очень темное, варварское и дикое, что от него нужно держаться подальше, что для подражания существует лишь один достойный пример – это Запад и только Запад. Этот стереотип, утвердившийся в русской научной и образованной общественности,  обусловил отгораживание русской мысли от Востока и устремление ее исключительно в западном направлении.

Впрочем, сказанное относится именно лишь к чисто теоретической сфере философской и научной мысли XVIII-XIX вв. и не относится к реальной исторической жизни народа, в которой общение и взаимодействие с народами и людьми Востока происходило часто.

«Россия начала присоединение к себе территорий Азии (то есть зауральских) только в конце XVI века, но совместная история восточных европейцев-славян и азиатских народов началась восемью столетиями ранее, во время самого возникновения государства Русь. Ибо многие народы Азии вели тогда кочевой образ жизни и постоянно двигались по гро­мадной равнине, простирающейся от Алтая до Карпат, нередко вступая в пределы Руси. Их взаимоотношения с восточными славянами были многообразны — от жестоких сражений до вполне мирного сотрудничества», — пишет В.Кожинов[108].

И еще:

«…один только русский народ явля­ется евразийским по своей сути, «по определению»; так, с са­мых своих истоков, с IX века, Русь развивается в сложном, но теснейшем взаимодействии с европейцами-скандинавами и азиатами-хазарами, а в X веке воспринимает в качестве своего рода старшего брата евразийскую Византию»[109].

Таким образом Россия – это изначально не только Европа, но и Азия, не только Запад, но и Восток. И это отчетливо сознавали наиболее проницательные из русских мыслителей, вопреки стереотипам и предрассудкам своей эпохи. Так, например, Ф.М.Достоевский писал:

«Надо прогнать лакейскую боязнь, что нас назовут в Европе азиатскими варварами и скажут про нас, что мы азиаты еще более, чем европейцы. Этот стыд, что нас Европа считает азиатами, преследует нас уже чуть не два века… Этот ошибочный стыд и этот ошибочный взгляд на себя единственно как только на европейцев, а не азиатов (како­выми мы никогда не переставали пребывать) — этот стыд и этот ошибочный взгляд дорого, очень дорого стоили нам в эти два века…»[110]

О том же задолго до Достоевского говорил и М.Ю.Лермонтов, написавший перед самой своей гибелью следующие слова:

«Зачем нам все тя­нуться за Европой?.. Я многому научился у азиатов, и мне бы хотелось проникнуть в таинства азиатского миросозерцания…»[111]

Также и Чаадаев, ясно сознавая, что у России свой особый путь, отличный от пути Европы, писал в 1835 году:

«…не говорите, что мы молоды, что мы отстали от других народов, что мы нагоним их. Нет, мы столь же мало представля­ем собой XVI или XV век Европы, сколь и XIX век… у нас другое начало цивилизации. Поэтому нам незачем бежать за другими; нам следует откровенно оценить себя, понять, что мы такое…  Тогда мы пойдем вперед»[112].

Такой же точки зрения в этом вопросе придерживались и русские философы ХХ века: Бердяев, Франк, Карсавин, Лосев и др. – у всех у них общим местом является тезис о том, что Россия есть не только Запад, но и Восток и что азиатская ее составляющая не менее важна и значима, чем европейская.

Итак, в чем же значимость Востока для России и Европы? Говорить об этом нелегко по причинам, указанным выше. Тем не менее совершенно очевидно, что главный вклад Востока в общечеловеческую сокровищницу духа – это вклад религиозный. Если Запад во все времена думал больше о земле и человеке, то Восток – о небе и о Боге. Если для Запада всегда на первом месте стояли рассудок и технологии, то для Востока приоритетами являлись вера и откровение.

«Восток есть страна откровения, — пишет Бердяев. – Там Бог говорил с человеком лицом к лицу. Все религии возникли на Востоке – религия еврейская и наша христианская, как и магометанство, буддизм, браминизм, парсизм. Запад не создал ни одной религии и не слышал прямо голоса Божьего. Запад, правда, развивал религию христианскую и много тут сотворил, но развивал методами цивилизации… Символика Востока и Запада значит: Иерусалим или Афины, откровение или культура… Восток и Запад – символы, символы солнца восходящего, откровения и солнца заходящего – цивилизации. Восток – царство Генезиса. Он видел сотворение и падение мира и в нем остался еще первозданный хаос. Мир сотворен был на Востоке, на Западе сотворена была цивилизация и пробудился разум. Запад есть середина исторического пути мира и человечества, но не начало и не конец. В этой середине создавалась и развивалась великая культура, мысль человека развернула свои силы. Но конечные судьбы культуры остаются скрытыми, и нередко людям Запада она представляется бесконечной. Чтобы раскрыть конечные судьбы, нужно вернуться на Восток, к источникам вещей»[113].

Из сказанного, конечно, не следует, что Восток чужд культуры и совершенно отрицает ее. Восток не отрицает земную культуру (вспомним, что первые великие очаги культуры родились именно на Востоке – Междуречье, Египет, Китай), просто он, в отличие от Запада, не ставит ее во главу угла, не почитает за высшее благо. Восток не склонен ставить землю выше неба, и потому сама культура Востока всегда религиозна. По этой причине даже культурное воздействие Востока на Запад есть всегда вместе и воздействие религиозное. Бердяев пишет:

«Греко-римская средиземноморская цивилизация, которую противополагают Востоку, многократно подвергалась влиянию Востока. Без взаимодействия с Востоком, которое всегда было вместе с тем борьбой, она не могла бы существовать. Эгейская культура была Востоком. Извне, из Фракии, пришел в Грецию бог Дионис, и без этого восточного бога не было бы величайшего создания греческого гения – греческой трагедии, не было бы величайших достижений греческой религии. Орфизм насыщен восточными элементами. Они очень сильны у Платона, которого некоторые признают восточным философом. Греческий гений аполлонической формы овладел буйной дионисической стихией, но без этой стихии он ничего совершить бы не мог. А как велики были влияния египетские! Новая гуманистическая Европа любит греческий рационализм и позитивизм, которые и считает Западом, а не Грецию мистерий и трагедий, Гераклита и Платона, во всяком случае не Платона мифотворца, не глубинный слой Греции, который открылся Бахофену и Ницше»[114].

Итак, главный вклад Востока есть вклад религиозный, так это было во все времена, так это обстоит и в наше время. И нужно сказать, что сегодня это особенно актуально, ибо народы, сохранившие еще саму способность  верить, только и могут противостоять доминирующей в современном мире крайне агрессивной и развитой, но по своей сути безбожной цивилизации Запада. Известный православный миссионер в Индонезии архимандрит Даниил[115] на вопрос корреспондента, что по-настоящему ценное может Запад позаимствовать у Востока, ответил:

«Очень многое. Главный урок — это глубочай­шая религиозность восточного человека. Восточ­ные люди религиозны, пусть и в очень различных формах. Для индонезийца странно слышать от за­падного человека, что тот не верит в Бога. Для нас это очень странно, ибо для нас, азиатов, Бог — это так очевидно. Как может кто-нибудь в Него не верить? Посмотри на величие природы и упо­рядоченность всего сущего вокруг тебя… Как это возможно?! Значит, если ты отвергаешь Его, ты остаешься один со своим маленьким и ограничен­ным умом. Но как ты не способен увидеть в вели­чии природы руку ее Создателя?

Для меня особенно трудно понять такой вот образ мыслей западного человека. Путешествуя и читая различные книги, я начинаю многое пони­мать, но до сих пор мне странно, что люди не мо­гут верить в Бога. Мне кажется, что это пробле­ма не сознания, но скорее — сердца. Сердца лю­дей становятся бесчувственными. Для восточного человека общение с Богом естественно. С Богом или с богами — не столь важно в данном случае; важно понимание очевидности такого общения»[116].

Таким образом уже простая способность к вере в реальное присутствие Бога в мире и в жизни человека имеет для современного обезверившегося и религиозно мертвого западного сообщества огромное значение.

Конечно, с христианской точки зрения в данной ситуации требуются существенные оговорки – ведь, как известно, Восток в своем большинстве является нехристианским, а потому его религиозность не может быть признана здравой и верной.  Восток ожидает своего обращения ко Христу, и его религиозные традиции, с православной точки зрения, являются временными детоводителями, данными ему Провидением, под опекой которых восточные народы должны находиться до того времени, когда Богу будет угодно ввести их в свой чертог – Христову Церковь.

Об этом говорили русские философы. Так, например, В.С.Соловьев рассматривал ислам, как значительно более высокую ступень религиозного сознания, по сравнению с имевшим место до Мухаммеда арабским язычеством. В работе «Магомет, его жизнь и религиозное учение» Соловьев пишет:

«В предании о ночной поездке Мухаммеда в Иерусалим рассказывается между прочим, как в «доме поклонения» пророку после молитвы были предложены три чаши: одна с медом, другая с вином и третья с молоком,  и он выбрал из них последнюю.

Между языческой чувственностью (мед) и христианской духовностью (вино) Ислам в самом деле есть здоровое и трезвое молоко: своими общедоступными догматами и удобоисполнимыми заповедями он питает народы, призванные к историческому действию, но еще не доросшие до высших идеалов человечества.

Для арабов и других народов, принявших религию Мухаммеда, она должна стать тем, чем был закон для иудеев и философия для эллинов,  переходной ступенью от языческого натурализма к истинной универсальной культуре, школой спиритуализма и теизма в доступной этим народам начальной педагогической форме».

Соловьев предсказывает далее, что

«религия Мухаммеда еще имеет будущность; она еще будет если не развиваться, то распространяться. Постоянные успехи ислама среди народов мало восприимчивых к христианству  в Индии, Китае, Средней Африке,  показывают, что духовное молоко Корана еще нужно для человечества»[117].

Таким образом, ислам нужен тем народам, которые пока еще по известным Богу причинам не готовы к принятию Христовой истины.

Хорошей иллюстрацией этого тезиса может служить один случай, рассказанный индонезийцем архимандритом Даниилом, о котором шла речь выше. Отец Даниил был воспитан в мусульманстве, а будучи юношей, познакомился с христианством и принял крещение у протестантов-пятидесятников. Однако скоро он начал разочаровываться в христианстве, т.к. в протестантизме ему не хватало глубины и жизненной силы. Находясь в больших сомнениях, отец Даниил (тогда еще Бомбанг Дви Бьяторо) колебался и уже хотел вернуться к религии отцов – исламу. Так оно, скорее всего, и было бы, если бы не один знаменательный сон, виденный им.

«Однажды ночью я спал и во сне увидел себя паломником в Мекке, — рассказывает о. Даниил. — Это был самый настоящий хадж; это было настолько реально, что я помню все до сих пор. Я сидел с другими паломниками и прямо напротив входа в Каабу я увидел Мухаммада. Он проповедовал миллионам людей; во вре­мя своей проповеди он обернулся ко мне и сказал: «Ты почему здесь? Я сказал тебе, я показал тебе путь. Почему ты не там?» Я проснулся в поту, настолько я был напуган. Почему? Потому что в исламе существует предание, согласно которому, если пророк Мухаммад является тебе, это не мо­жет быть дьявольским обольщением. Это только пророк Мухаммад. Когда я рассказал другим му­сульманам о моем сне, они сказали, что это дол­жен быть пророк Мухаммад. Но как может про­рок Мухаммад сказать тебе, чтобы ты стал христианином?! Это была тайна, но благодаря этому видению я остался христианином»[118].

Примерно то же самое, вероятно, можно сказать и о всех остальных религиях Востока – буддизме, синтоизме, индуизме и пр. – они суть лишь проводники, нужные тому или иному народу до времени перехода на более высокую религиозную ступень.

Как же окажется возможным обращение в христианство мусульман, буддистов, индуистов, — ведь на первый взгляд это совершенно нереально? Ответ, однако, простой: их обращение возможно точно так же, как и все имевшие место в истории массовые обращения язычников — Греции, Рима, Египта, а несколько позже – Западной Европы, славян и Руси. Ведь в те времена эти обращения также казались немыслимыми, и однако же совершились, когда для этого пришло время. Ведь душа человека по своей природе, как известно, христианка (но не буддистка, не синтоистка и т.п.), а потому конечная цель ее – это всегда Христос и Христова истина.

Л.Карсавин в свое время говорил, что язычники Евразии суть потенциальные православные. Несмотря на то  что мысль эта много критиковалась другими мыслителями, например Г.Флоровским, она, несомненно, несет в себе некую правду. Язычники XX и XXI вв. точно так же, как и античные и средневековые язычники, часто бывают вовсе не далеки от того, чтобы обратиться в Христову веру.

Для подтверждения этой мысли можно указать, например, на успех православной миссии в Японии в конце XIX – начале XX в. Св. равноапостольный Николай, возглавлявший эту миссию, был совершенно убежден, что Япония в ХХ веке станет православной страной. То, что она не стала таковой в ХХ веке, не опровергает мнения свт. Николая. В его точке зрения для нас важно, что этот выдающийся православный мисссионер искренне считал, что такое обращение возможно  в принципе, что народ японский способен и готов к нему. Не произошло же пока такого обращения, может быть, только потому, что помешали ему исключительно бурные исторические реалии ХХ века. Однако то, что не случилось в ХХ веке, может вполне случиться в последующие века.

Об обращении Востока говорил и другой святой ХХ века – прп. Серафим Вырицкий. Вот его слова:

«Восток будет креститься в России. Весь мир небесный молится о просвещении Востока»[119].

О том, что Индия готова ко крещению свидетельствовала известная греческая старица, монахиня Гавриилия Папайани (+1992), много лет жившая в Индии.

«Индия вполне готова для православия!» — говорила она[120].

Конечно, все это лишь единичные свидетельства, однако, и они говорят о многом – именно о том, что в обращении народов Востока в христианство нет ничего невероятного, напротив, такое обращение вполне возможно, конечно, когда придет для этого время. И в этих условиях роль России будет весьма велика, т.к. почерпнуть христианство Востоку удобнее всего у нас.

В настоящее время, на рубеже тысячелетий, баланс между Востоком и Западом претерпевает существенные изменения. Дело в том, что Восток только совсем недавно – в последние 100-150 лет — начал выходить на мировую историческую сцену, и его роль (особенно в последние десятилетия)  стремительно возрастает. Если Достоевский в конце XIX века только предугадывал будущую важную роль Азии[121], и тогда эта его точка зрения казалась очень экстравагантной, то к концу ХХ века такое положение вещей стало просто очевидным: Азия бурно развивается и выходит из самозамкнутого состояния «в мировую ширь», по выражению Н.А.Бердяева, который, предвидя это, писал в 1930 году:

«Западу придется оставить ту идею, что Восток есть для него лишь объект материального и духовного воздействия. Восток есть субъект, и в качестве активного субъекта он вновь войдет во всемирную историю»[122].

Сегодня, спустя 70 лет, эти прогнозы Бердяева сбылись. Современный исследователь пишет:

«Культурно-историческое возрождение Востока во второй половине ХХ века было ослепительной очевидностью, и одновременно значение этого феномена странным образом недооценивалось, преуменьшалось, воспринималось совсем не в тех категориях, которым оно реально соответствовало»[123].

Если мыслить в категориях чисто материального развития, то небезынтересными могут представляться прогнозы специалистов Всемирного банка, в соответствии с которыми, к 2020 году

«десятку государств с максимальным объемом ВВП могут составить преимущественно страны, и по сей день традиционно связываемые с Третьим миром: Китай, Индия, Индонезия, Южная Корея, Таиланд, Бразилия. Из других стран в ней предположительно могли бы остаться США, Япония, Герма­ния, Франция. Иными словами, если эти прогнозы все-таки облада­ют определенной устойчивостью, то первая десятка XXI века будет состоять из государств, относящихся в основном к ареалу Большого тихоокеанского кольца»[124].

Понятно, что в соответствие с этим, кардинально меняется положение России в пространстве Запад-Восток: если раньше мир сознавался как западоцентричный, а Россия считалась промежуточной зоной между развитой и просвещенной Европой и безнадежно отсталой и темной Азией, то сейчас она находится между двумя экономически сильно развитыми полюсами мира – старым Западом и новым Востоком.

Что может означать для России такая перемена? Предсказать здесь что-либо человеческими средствами невозможно, однако мы должны помнить, в чем главное богатство и главный ресурс России. Ресурс этот – в небесной истине православия, которой не имеет ни старый Запад, утерявший даже саму способность верить, ни новый Восток, чья вера хотя и сохранилась, однако чужда Христа, а значит, чужда истины. Мир не может существовать без истинной веры, а значит, она так или иначе будет востребована, хотя бы даже и на короткое время. А это означает, что у России и у других православных народов есть будущее[125].

---

[2] Кондак приведен в русском переводе. См.: Молитвы и песнопения православного молитвослова с переводом на русский язык, объяснениями и примечаниями Николая Нахимова. Донской монастырь, 1994, с. 122.

[3] Характерно, что обе эти христианские цивилизации не только родились одна на Западе, а другая на Востоке, но и развивались и расширялись они одна – к Западу, а другая – к Востоку. Западная христианская цивилизация расширялась со времен Римской империи в Западную Европу, позднее, в Новое время, в Америке – также от восточного ее побережья до западного. Восточный же христианский мир расширялся из восточного Рима, Константинополя на Русь, далее – на Урал, в Сибирь и к XVII веку (1639) достиг Тихоокеанского побережья. Таким образом обе цивилизации в своем расширении встретились к ХХ веку в районе Берингова пролива. Здесь встретились «русская идея» и «американская мечта».

[4] Бердяев Н.А. Русская идея, с. 14.

[5] «И западники, и славянофилы в истории одинаково все танцевали от печки – Европы». —

Слова эти принадлежат писателю М.Пришвину. Цит. по: Кожинов В.В. И назовет меня всяк сущий в ней язык.//О русском национальном сознании, с. 166.

[6] Кожинов В.В. О евразийской концепции русского пути.// О русском национальном сознании, с. 233. Говорил о значимости Востока и К.Леонтьев. Вот его слова: «Я верил раньше, верю и теперь, что Россия, имеющая стать во главе какой-то нововосточной государственности, должна дать миру и новую культуру, заменить этой новой славяно-восточной цивилизацией отходящую цивилизацию романо-германской Европы». См.: Леонтьев К.Н. Восток, Россия и славянство: философская и политическая публицистика. Духовная проза. (1872-1891). М., 1996, с. 81.

[7] Цит. по: Флоровский Г. Из прошлого русской мысли. М., 1998, с. 10.

[8] Там же.

[9] Хотя Бердяев и говорит, что Россию любили и славянофилы, и западники, но первые, — как мать, а вторые, — как дочь, однако следует констатировать, что  реальную  Россию западники, как правило, не любили, да и кажется, вряд ли вообще возможно любить Родину «как дочь».

[10] Флоровский Г. Евразийский соблазн.//Из прошлого русской мысли, с. 311.

[11] Кожинов В.В. И назовет меня всяк сущий в ней язык.//О русском национальном сознании, с. 165-166.

[12] В записях Достоевского есть существенное пояснение: «Великое недоразумение, исторически необходимое в просыпающемся русском сознании, но которое, конечно, исчезнет, когда русские люди взглянут прямо на вещи в глаза».

[13] Достоевский Ф.М. Пушкин.//Русская идея. Сб. статей. М., 1992, с. 145.

[14] Ильин. И.А. Россия есть живой организм.//Русская идея. Сб. статей. М., 1992, с. 432.

[15] Цит. по: Шубарт В. Европа и душа Востока. М., 2000, с. 29.

[16] Шубарт В. Указ. соч., с. 31.

[17] Бердяев, как известно, считал, что современная нам, подобная эллинистической, универсалистская эпоха, характеризующаяся тесным взаимодействием культур Востока и Запада,  благоприятна для христианства. В некотором отношении это верно. Однако, следует признать, что и для явления антихриста эта эпоха, это море смешения народов и культур, также может оказаться очень подходящей. Не случайно в Апокалипсисе ап. Иоанн видел зверя выходящим из моря. Поэтому вопрос единения человечества таит в себе немалые опасности и является вопросом глубоко двусмысленным.

[18] Франк С.Л. Пушкин об отношениях междк Россией и Европой.//Пушкин в русской философской критике, с. 452.

[19] Зеньковский В. Русские мыслители и Европа, с. 137.

[20] Таковы: Бердяев, Франк, Вышеславцев, Карсавин, Лосев, Ильин, Булгаков, Зеньковский, Флоренский и мн. др.

[21] Зеньковский В. Идея православной культуры.// Pro et contra, с. 260.

[22] Современный исследователь пишет: «Отсчет времени современной эпохи начинается где-то с периода разделения Церквей, обособления европейского Востока и Запада… В недрах западноевропейской культуры постепенно зреет «алхимическое зерно» — идеология гуманизма, которая несет идею гегемонии светского общества (а в конечном счете и идею атеизма), поскольку человек, а не Бог, становится умозрительным центром вселенной. См.: Неклесса А. Конец цивилизации или зигзаг истории.// Знамя, 1998, № 1, с. 172. Таким образом, можно говорить о том, что именно раскол 1054 г. породил феномен западного мира, выросшего из отпавшей от Вселенской Церкви и по этой причине засыхающей в религиозном отношении западной ее ветви.

[23] Хотя на практике чаще всего сломанная ветвь высыхает достаточно быстро, и многие исследователи считают, что традиционное христианское общество на Западе закончилось в основном уже в XII веке. См.: Сорокин П.А. Основные черты русской нации в ХХ столетии.//О России и русской философской культуре. М., 1990, с. 483-484.

[24] Бердяев Н.А. Предсмертные мысли Фауста.//Смысл истории. М., 2002, с. 368-369.

[25] Букшпан Я.М. Непреодоленный рационализм.//Бердяев Н.А. Смысл истории. М., 2002, с. 404.

[26] Нечто подобное случилось с богоизбранным еврейским народом, которому после отвержения и отчуждения его от Бога и от небесного богатства по причине неприятия Христа ничего другого не оставалось, как искать богатства земного. Это тоже было падением с неба на землю, или горестное превращение, по словам В.Соловьева, сынов Завета в торговцев, банкиров и дельцов.

[27] Бердяев Н.А. Русская идея, с. 52-53.

[28] Шестов Л. Афины и Иерусалим. М., 2001, с. 22-23.

[29] Иером. Софроний. Преподобный Силуан Афонский, с. 165.

[30] Цит. по: Шестов Л. Афины и Иерусалим, с. 389.

[31] Старец Паисий Святогорец. Письма. ТСЛ, 2001, с. 116.

[32] Впрочем, в реальной жизни эта задача была снята уже задолго до Юма и Канта, т.к. и без всяких теоретических обоснований западная душа самим опытом убедилась в невозможности для рассудка познавать Бога. Юм и Кант лишь изложили этот многовековой внутренний опыт на бумаге, на языке философии, окончательно поставив в этом вопросе точку. И такой печальный итог является вполне закономерным. Иеромонах Софроний Сахаров о попытках рассудочного богопознания писал: «Землю железом сверлит человек, чтобы из недр ее добыть нефть, и достигает поставленной цели. Небо рассудком сверлит человек, чтобы похитить огонь Божества, но отвергается Богом за гордость».

[33] Аввы Исаака Сирина. Слова подвижнические. М., 1993, с. 130.

[34] Как тут не вспомнить о пресловутой «прометеевской», «фаустовской» беспокойной западной душе? — Д.М.

[35] Аввы Исаака Сирина. Слова подвижнические. М., 1993, с. 119.

[36] Там же, с. 120.

[37] Там же, с. 119.

[38] Там же, с. 122.

[39] Старец Паисий Святогорец. Слова, т. II. М., 2003, с. 80.

[40] Блаженный Диадох Фотикийский. Подвижническое слово, разделенное на сто глав деятельных, исполненных ведения и рассуждения духовного.//Добротолюбие, т. III, ТСЛ, 1992, с. 18.

[41] Гегель имеет в виду весь Запад, основу которого образовали вначале германские народы; ниже он употребляет определение «западный» как синоним «германского».

[42] Цит. по: Кожинов В. И назовет меня всяк сущий в ней язык.//О русском национальном сознании, с. 151.

[43] Преподобный Иустин Попович. Достоевский о Европе и славянстве. М.-Спб., 2002, с. 205.

[44] Там же, с. 199.

[45] Цит. по: Сидорина Т.Ю. Кризис ХХ века. Прогнозы русских миыслителей. М., 2001,с. 38.

[46] Бердяев Н.А. Смысл истории, с. 232.

[47] Гулыга А.В. Указ. соч., с. 155.

[48] Преподобный Макарий Египетский. Духовные беседы. М., 1998, с. 251.

[49] Известный католический философ Г.Марсель писал: «Без колебаний скажу, что с отречения от Эго, Я, и начинается мудрость, как она должна определяться сегодня»

[50] Горичева Т.М. Россия и Запад.//Христианство и современный мир. Сб. ст. Спб., 1996, с. 180.

[51] Там же, с. 181.

[52] Какой-то инопланетной ирреальностью и призрачностью (несмотря на всю материалистичность и агрессивную мощь) веет от изображаемого в этих заметках современного западного мира — технотронного «райского заповедника для идиотов», потерявших самих себя.

[53] Бодрияр Ж. Америка. Спб., 2000, с. 81.

[54] Там же, с. 86.

[55] Там же, с. 102.

[56] Прп. Иустин Попович. Указ. соч., с. 202. Эта первичная католическая идея действует на всех уровнях. Римская Церковь противопоставила себя Вселенской Церкви. Родившаяся из Римской Церкви западная цивилизация противопоставила себя всему миру. Каждый в отдельности западный индивидуум противопоставляется себя всем другим индивидуумам.

[57] Сорокин П. Указ. соч., с. 484.

[58] Словосочетание «американская мечта» (American dream) — известный и распространенный термин, под которым понимается прежде всего земной рай американского толка. Это некоторый своеобразный антипод «русской идеи».

[59] Цит. по: Баталов Э.Я. Русская идея и американская мечта. М., 2001, с. 18.

[60] Баталов Э.Я. Указ. соч., с. 24.

[61] Там же.

[62] Там же.

[63] Там же.

[64] Там же.

[65] Там же.

[66] Впрочем, эту свою миссию Америка согласна исполнять совсем не бескорыстно: в полном соответствии со своим мировоззрением американцы считают, что «американская мечта» должна сделать бизнес, принести им успех, что «выполнение Соединенными Штатами предначертанной им миссии есть политико-культурное предприятие, которое должно обернуться для Америки успехом – политическим, коммерческим, военным». См.: Баталов Э.Я. Указ. соч., с. 28-29.

[67] Любопытно, что русская идея также всегда противопоставляла себя Европе, но с противоположной, чем Америка, стороны. Если «американская мечта» отринула глубокую, развитую и древнюю европейскую культуру, на первый план поставив простую, ясную и действенную земную цель – обогащение и успех (доведя, собственно, этим дух самой Европы до логического конца), то русская идея также во многом не приемлет человеческую изощренную культуру Европы, но противопоставляет и предпочитает ей не земное, а небесное богатство – Благодать Святого Духа, и не земной успех, а небесный – вечное спасение.

[68] Киреевский И.В. О характере просвещения Европы.//Разум на пути к истине. М., 2002, с. 154.

[69] Цит. по: Бердяев Н.А. Русская идея, с. 107.

[70] Цит. по: Зеньковский В. Русские мыслители и Европа, с. 116.

[71] Там же.

[72] Там же.

[73] Цит. по: Левицкий С.А. Очерки по истории русской философии. М., 1996, с. 129.

[74] Зеньковский В. Русские мыслители и Европа, с. 109.

[75] Там же.

[76] Там же, с. 134.

[77] Ильин И.А. Основы христианской культуры. Соч. т. 1, М, 1996, с. 330.

[78] Бердяев Н.А. Смысл истории, с. 234.

[79] Христианское мировоззрение учит нас различать внутреннего человека и внешнего (2Кор.4,16), почему и существуют две свободы и два рабства: применительно к внутреннему и внешнему человеку. При этом свобода второго из них часто может сочетаться с рабством первого. Соответственно такой дихотомии, существуют также две жизни и две смерти (Апок.20).

[80] Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма, с. 378.

[81] Бердяев Н.А. Смысл истории, 234.

[82] Цит. по: Зеньковский В. Русские мыслители и Европа, с. 133.

[83] Цит. по: Гулыга, указ. соч., с. 377.

[84] Панарин А.С. Двуполушарная система мира: переосмысление дихотомии «ВОСТОК – ЗАПАД».//Глобальное сообщество: новая система координат, с. 158.

[85] Не случайно именно в ХХ веке так развилось искусство абсурда. Кафка, Сальвадор Дали, Гавел, Зощенко, Хармс, Малевич…  — все они просто отражали абсурд и беспредел окружающей действительности.

[86] Бердяев Н.А. Смысл истории, с. 236-237.

[87] Цит. по: Зеньковский В. Русские мыслители и Европа, с. 112-113.

[88] Максименко В.И. Координаты современности.//Глобальное сообщество, 265-266.

[89] Горичева Т.М. Россия и Запад.//Христианство и современный мир. Сб. ст. Спб., 1996, с. 181.

[90] Новгородцев П. Сущность русского православного сознания.//Православие. Pro et contra, с. 315.

[91] Бердяев Н.А. Восток и Запад.//Путь, 1930, № 23, с. 107.

[92] Флоровский Г. Окамененное бесчувствие.//Из прошлого русской мысли. М., 1998, с. 250.

[93] Бердяев Н.А. Восток и Запад.//Путь, 1930, № 23, с. 101. Здесь, правда, возможно возражение – ведь «разворачивание и развитие человеческого начала» было осуществлено уже в античном дохристианском мире, и Запад, строго говоря, прошел этим путем второй раз, хотя, конечно, как это всегда бывает в истории, на новом витке спирали. Эта «вторичность» касается всех сторон западной гуманистической культуры, в частности и европейской философии, о которой Б.П.Вышеславцев говорил, что вся она «есть не что иное, как непрерывный комментарий к диалогам Платона». См.: Вышеславцев Б.П. Вечное в русской философии.//Этика преображенного эроса. М., 1994, с. 154.

[94] См.: Бердяев Н.А. Руская религиозная идея.//Проблемы русского религиозного сознания. Сб. ст. Берлин, 1924.

[95] Соловьев В.С. Чтения о Богочеловечестве, с. 49-50.

[96] Там же.

[97] Между прочим, и некоторые западные исследователи сходно понимали эту роль России. Так, А.Тойнби писал, что роль России – противостояние Западу. См.: Тойнби А.Дж. Постижение истории.//Цивилизация перед судом истории. М., 2003, с. 221.

[98] Соловьев В.С. Чтения о Богочеловечестве, с. 55.

[99] Цит по: Бердяев Н.А. Русская идея, с. 75.

[100] Там же.

[101] Зеньковский В. Русские мыслители и Европа, с. 138.

[102] Флоровский Г. Евразийский соблазн. // Из прошлого русской мысли. М., 1998, с. 333.

[103] Со времен эпохи Просвещения западный человек, отбросив «гипотезу Бога» и какие бы то ни было метафизические источники своего бытия, возымел уверенность, что он сможет сам создать для себя такие источники и нужную ему систему координат, в которой жизнь его будет осмысленной. Эта уверенность не покидала его долгое время. Лишь только к концу ХХ века, буквально в последние десятилетия, становится все более и более очевидным все безумие и крушение таких надежд.

[104] Сорокин П.А. Указ. соч., с. 484.

[105] См.: Неклесса А.И. Эпилог истории, с. 256.

[106] Бердяев Н.А. Предсмертные мысли Фауста.//Смысл истории. Новое средневековье. М., 2002, с. 364-365.

[107] Конечно, совершенно невероятно предположение, чтобы уклонение целой половины христианского мира от христианского пути произошло вне Промысла и без Божия на то изволения. Если же Бог попустил это, то несомненно, что Он сделал это имея в виду одному Ему известные цели. Цели же у Бога всегда благие.

[108] Кожинов В.В. Победы и беды России, с. 12.

[109] Кожинов В.В. О евразийской концепции русского пути, с. 234.

[110] Цит. по: Кожинов В.В. И назовет меня всяк сущий в ней язык, с. 168-169.

[111] Там же.

[112] Цит. по: Кожинов В.В. Победы и беды России, с. 50.

[113] Бердяев Н.А. Восток и Запад.//Путь, 1930, № 23, с. 102-103. Бердяев говорит здесь, что Запад «развивал религию христианскую», однако, с точки зрения Востока, такое «развитие» есть не что иное, как упадок и деградация религии – стремление оторвать ее от неба и сделать инструментом чисто земных целей и задач. Запад и тут остался верен своим изначальным установкам, согласно которым на первом месте всегда земля, а не небо.

[114] Там же, с. 98.

[115] Отец Даниил – природный индонезиец, его настоящее имя Бамбанг Дви Бьяторо.

[116] Цит. по: Беседа Томаса Хальберта с первым православным священником-индонезийцем архимандритом Даниилом (Бамбанг Дви Бьяторо)//Фома, 2002, № 2(14), с. 30.

[117] Примерно такую же позицию задолго до Соловьева занимал П.Я.Чаадаев. Он писал: «Если подумать о благе, вытек­шем для человечества из его (Магомета – Д. М.) религии, то увидим, что, во-первых, она вместе с другими более сильными причи­нами содействовала уничтожению многобожия, затем, что она распространила на громадном протяжении земно­го шара — и притом в таких областях, которые можно бы­ло считать недоступными влиянию общего движения раз­ума, — идею единого Бога и всемирного верования: она, таким образом, приготовила бесчисленное множество людей к конечным судьбам человеческого рода». См.: Чаадаев П.Я. Философические письма. Соч., М., 1989, с. 127.

[118] Цит. по: Беседа Томаса Хальберта с первым православным священником-индонезийцем архимандритом Даниилом (Бамбанг Дви Бьяторо)//Фома, 2002, № 2(14), с. 33.

[119] Прп. Серафим Вырицкий. Акафист и житие. М., 2002, с. 83.

[120] Монахиня Гавриилия. Подвиг любви. Иваново, 2000, с.34.

[121] Есть, например, у него такие слова: «Необходимо совершенное изменение доселешного взгляда на себя, как на европейцев, и признание, что мы и азиаты настолько же, насколько и европейцы — даже больше, и что миссия наша в Азии даже важнее, чем в Европе… Россия, положим, в Европе, а главное в Азии. В Азию! в Азию!!!». Цит. по: Зеньковский В. Русские мыслители и Европа, с. 116.

[122] Бердяев Н.А. Восток и Запад, с. 108.

[123] Неклесса А.И. Постсовременный мир в новой системе координат.//Глобальное сообщество. Новая система координат, с. 30.

[124] Там же, с. 32.

[125] Характерно, что буквально в последние годы о значимости православия в условиях кризисной неустойчивости стоящего на каком-то великом перепутье современного мира заговорили даже сугубо светские специалисты – политологи, социологи, геополитики. Так, неоднократно уже цитированный А.Неклесса пишет следующее: «Сейчас, пожалуй, как никогда, второе дыхание христианской культуры востребовано временем. Также и влияние развитой православной социальной и экономической докт­рины в условиях кризиса привычного образа бытия на планете, по­явления призрака новой мировой анархии и надвигающейся на со­временную цивилизацию «культуры смерти» (по определению Папы Иоанна Павла II) было бы трудно переоценить. Православная ци­вилизация на протяжении столетий по-своему преодолевала ту версию истории, которая была задана западным миром и в которой этот мир, судя по многочисленным признакам, окончательно заблу­дился». См.: Неклесса А.И. Эпилог истории.//Глобальное сообщество. Новая система координат, с. 236-237.