Юрий Булычев «Двойственность Петербургского культурного типа»

Существенные изменения русского общественно-государственного бытия повлекли за собой раздвоение и усложнение укладов культурной жизни реформированного государства. Наряду с религиозно ориентирующим бытие народа православно-национальным укладом, питающимся из духовных ресурсов идеи «Святой Руси» и мессианской идеологии «Москва – третий Рим», в России возник уклад секуляризированной государственной культуры, призванный символизировать высокую разумность и широкую универсальность новоявленной империи. Провозглашение в 1721 г. России империей, включение с начала XVIII века в состав государства Прибалтики, Правобережной Украины, Белоруссии, части Польши, Бессарабии, Северного Кавказа, привело к тому, что римская идея просвещенного универсального государства, строящегося на началах мира, безопасности, законности и общего блага для многих народов, религиозных укладов и культур, приобрела значение основополагающего принципа строительства отечественной цивилизации. Этим объясняется установление со времени Петра императорского покровительства науке, литературе, изобразительному искусству и архитектуре, а также системы прямой зависимости культурной жизни от правительственной политики.

Но в основе российской имперской культуры по-прежнему оставалась православная культура русского народа, также как во главе государства оставался православный самодержец, венчаемый на царство в Успенском соборе Московского Кремля. Православно-русская монархическая власть служила связующим звеном между европеизированными верхом империи и простонародными низами страны, приверженными православным ценностям традиционной Руси. Общественно-государственным значением последних царь-реформатор не мог и не хотел пренебрегать. Так, полагая основание новой столице, он в земляной крепости на Заячьем острове в 1703 г. построил, а в 1704 г. освятил во имя апостолов Петра и Павла деревянную церковь, ставшую впоследствии Петропавловским собором. В 1707 г. на левом берегу Невы была построена церковь, освященная во имя св. Исаакия исповедника, день памяти которого приходился на день рождения Петра I. 30 августа 1724 г. состоялось торжественное перенесение мощей святого благоверного князя Александра Невского из Владимира в Петербург, в новый монастырь во имя св. Троицы и св. благоверного князя Александра, ставшего третьим, после апостолов Петра и Павла, покровителем северной столицы.

Стало быть, многие традиционные начала православно-русской культуры, при всем наблюдавшемся в петровский период государственном произволе над церковной жизнью, отнюдь не отрицались, но поддерживались и сохранялись верховной властью. Традиции «Святой Руси» уходили в глубину общественно-государственного бытия «Великой России», где-то противореча новой имперской культуре, где-то сплетались с ней и укрепляя ее связью с народом, с национальным историческим опытом. Все это придавало Петербургскому культурному типу двойственный, противоречивый характер, вносило творческую динамику в российскую социальную жизнь и в то же время ослабляло ее органическое единство.

К позитивным особенностям Петербургского культурного типа следует отнести интенсивное развитие светского национального элемента и соответственно российского гражданского патриотизма, ориентирующего подданных на беззаветное служение родине, под углом зрения славы, достоинства, могущества, процветания государства [1]. Образ родины в XVIII столетии складывался из следующих понятий; православная вера; честь и слава российского народа; Отечество, царь, государство. Особенно актуальной патриотической ценностью служилого класса первой четверти XVIII в. становится идея защиты не веры, не русской земли, как это было в допетровский период, а чести русского царя, России и русского народа [2].

Секуляризация образа Отечества и задач служения ему приводит к росту русского национально-культурного самосознания, к уяснению земных задач Российской империи и ее образованного слоя, к обострению в нем чувства чести, достоинства и личной ответственности за судьбы России, русского народа и русской культуры. Не случайно в поэзии петровского времени преобладает торжественная лирика, распространяются «канты» и «виваты», написанные по случаю знаменательных государственных дат. Возникает любовная лирика, свидетельствующая о росте интереса к земной жизни, об обострении чувства неповторимости и ценности личного существования.

В петровскую эпоху было положено начало многогранного духовного синтеза, давшего в последствии великую русскую классическую культуру, оригинальные феномены «скандовизантизма» (Д.С.Лихачев) и «славотюркизма» (Л.Н.Гумилев). Античные триумфальные арки, манчьжурские львы, египетские сфинксы, сошедшиеся в имперской столице свидетельствовали о всемирном расширении русского культурного кругозора и осознании евроазиатских задач России как самобытной цивилизации.

Вместе с тем государственная европеизация страны, давая новые стимулы культурному творчеству и русской мысли, отрывала общественное сознание от православно-церковных ценностей, искажала естественное развитие национальной культуры, создавала комплекс национальной неполноценности и привычку жить чужим умом. Многие из заимствованных элементов оставались без корневых связей с обществом и почвенных источников развития. Традиционное наследие оказывалось заброшенным и не связанным с новейшими заимствованиями. Как представители традиционных воззрений, так и европейски просвещенная публика были не способны включить новые ценности в связь со старыми. Прежнее миросозерцание, не восполнявшееся новыми смыслами, произвольно отрицалось и восприятие жизни массой российских подданных не становилось сложнее, пластичнее, многостороннее. Подлинный культурный синтез, расширяющий мировоззрение и утончающий сознание веры отцов, оказывался доступен лишь социально маловлиятельному творческому меньшинству. Уделом же значительной части общества становилась новая разновидность косности и однобокости. То есть наше общественное сознание в петербургский период не столько внутренне, качественно развивалось, доводя до сознания традиции и веру отцов, сколько, говоря словами В. О. Ключевского, вероисповедно поворачивалось в новом направлении. Как в старину, попав в Иерусалим или на Афон, среди святынь и образов подвижничества, русский восклицал: «”Вот все, что нужно человеку для спасения”, так и теперь, окруженный дивами амстердамской кунсткамеры или соблазнами парижского ресторана он готов воскликнуть: “Вот все, что нужно человеку для счастья!”» [3]– отзывался о произошедшей метаморфозе наш известный историк.

Но при одинаково вероисповедном типе византийского и западного влияния между ними было существенное социально-культурное различие. Первое влияние, имевшее церковный характер, замечает Ключевский, не захватывая всего человека, всей русской жизни, не стесняя ее самобытности, духовно захватывало все общество сверху донизу, сообщая ему внутреннюю цельность. Второе, напротив, имея светский характер и всюду проводясь государством, изменяя быт, наружный вид, понятия, учреждения, социальные отношения, захватывая всего человека как личность и гражданина, воздействовало лишь на тонкий, вечно подвижный и тревожный слой людей, не захватывая всего общества.

Выразительные сравнения Ключевского подводят нас к мысли о том, что старомосковская «колкость» русского сознания и социальной жизни не только сохранялась под официальным покровом государственно-национального единства Петербургской России, но по мере ее исторического развития приобретала еще более сложный, глубокий, разветвленный характер. К роковому размежеванию Церкви на старообрядцев и новообрядцев прибавился раскол европеизированного города и традиционной деревни, представителей рационалистического западного просвещения и религиозно-мистической традиции Православия.

Это размежевание традиции и интеллекта, душевно-сердечного начала национальной жизни и начала ума, бессознательного и сознания символически отразилось во многих явлениях русской жизни петербургского периода. Например, в самом неразрывном противопоставлении «народ – интеллигенция», глубоко свойственном всей пореформенной русской культуре, подразумевается основополагающая раздельность бессознательного, социально-стихийного плана национального бытия и начала самосознания, личности, мысли и воли. Далее, такая же полярность содержится в духовном и культурно-стилевом противопоставлении двух столиц – Москвы и Петербурга. По плану выстроенный на северо-западной окраине государства, «регулярный» каменный город, с мужественным наименованием, стал в русском предании олицетворением западнического ума, прообразом и штабом умышленной европеизации. Женственная же Москва, возникшая в этнографическом центре Великороссии, сохранила глубинное отношение к русской душе и осталась златоглавой священной столицей народа, Третьим Римом, где венчались на царство цари Древней России и петербургские императоры. Могучая мистическая символика церковно-крепостного Кремля и расчетливая эстетика Дворцовой площади наглядно выражают дистанцию смысла между идеями Святой Руси и Великой России.

[1] Исследовали заключают, что понятие патриота как человека преданного родине было заимствованное от французского слова «patriote» и немецкого слова «patriot» и появилось в русском языке в первую четверть XVIII в. Впервые оно встречается в трактате П.П.Шафирова «Рассуждение о причинах свейской войны», а в широкий литературный оборот входит во второй половине XVIII в., благодаря сочинениям П.А. Левашова, А.Т.Болотова и А.Н.Радищева. В течение всего XVIII и XIX столетия синонимом иностранному слову «патриот» служило русское понятие «сын Отечества». (См.: Агеева О.Г. К вопросу о патриотическом сознании в России первой четверти XVIII века // Мировосприятие и самосознание русского общества (ХI – ХХ вв.): сборник статей. – М.: Институт российской истории РАН, 1994.С.38-39.)

[2] См.: Там же. С. 42-44.

[3] Ключевский В. О. Письма, дневники, афоризмы и мысли об истории.–М.: Наука, 1968. С. 366.