Юрий Булычев «Изменение идеологии и характера государства при Петре I»

Преобразования Петра повели страну по пути огосударствления всех сторон русской жизни, не исключая сферу религиозного сознания. Теперь уже не столько церковная вера и православно-национальная идея «Святой Руси» освящала государственную власть, сколько власть освящала веру, а служение государству и Великой, имперской России становилось высшим смыслом существования личности.

Так родился российский абсолютизм – идеология и государственная система, вытекающие из освящения, сакрализации государственной власти и понимания ее как высшей ценности, стоящей над Церковью, нацией, культурой. Западноевропейская абсолютная монархия была порождена традициями римско-языческого понимания государства, задачами преодоления остатков феодальной раздробленности, а также необходимостью монархического арбитража в раскалывающих общество противоречиях феодальных классов и нарождающейся буржуазии. Отечественный же абсолютизм родился из потребности ускоренной культурной и технико-экономической модернизации России. Именно в целях этой модернизации государственная власть возвышается над Церковью и обществом и становится важнейшим фактором развития отечественной культуры.

Однако реформистское петровское государство неизбежно обзаводится собственной инерцией бытия, превращаясь в самодовлеющую силу, ибо царь-преобразователь изначально привносит в российское государственное сознание римско-языческий абсолютистский идеал. «Этот идеал, – справедливо пишет Д.Л. Андреев, – будет провозглашаться то сухо повелительным языком приказов и узаконений, то напыщенной лексикой манифестов, то выкриками воинской команды, то, наконец, торжественным бряцанием пиитических лир. Теорию Третьего Рима озарял смутный, но все же отблеск идеала религиозно-этического. Теперь погасло и это отдаленное сияние, и привычные словеса о “православном царе” выродились в мертвую риторическую фигуру. Да и трудно было, в самом деле, придавать большое значение православию тех, величайший из которых забавлял себя и свою столицу зрелищем «всешутейшего собора», то есть хулиганскими выходками в стиле тех антирелигиозных шествий и карнавалов, которыми так печально прославилось добровольное общество “Безбожник” в двадцатых годах двадцатого века»[1].

Символом новой абсолютистской идеологии стал Петербург, одновременно противопоставленный и древней патриаршей Москве и папскому Риму. Новая российская столица не случайно была названа градом святого Петра (являющегося первенствующим апостолом и покровителем для католического Рима), а чтобы сопоставить ее как с первым, так и с третьим Римом. При этом святость Петербурга, справедливо отмечают Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский, предполагалась в свойственном ему имперско-государственном духе. Папский же Рим и Москва представлялись символами некой ложной, «ханжеской» святости. С позиции обожествленного государства, старорусское православие казалось подозрительно смыкающимся с «папёжной» (т.е. римско-католической) идеей. Это определило известную симпатию Петра к протестантизму и критику католического Рима, как Рима не подлинного. Создавалась новая русская идеология, отталкивающаяся от теории «Москва – третий Рим», в том смысле, что Рим «папёжный» и Москва допетровская объединялись в противопоставлении Петербургу как истинному Риму – вечному, каменному, незыблемому, Царственному Граду. Отсюда понятно, почему Петр учредил издевательский «Всешутейший и всепьянейший собор», пародирующий церковные обряды. Для людей петровского окружения издевательство над папским Римом неизбежно сочеталось с дискредитацией русского патриаршества, а насмешки над патриархом всея Руси сливались с пародированием власти папы Римского [2] .

Две роковые черты петербургской государственности – отрыв ее от нации и отрыв от Церкви – обрекали страну на хроническое расстройство социального здоровья. В процессе реформ утвердилось бюрократическое противостояние политической структуры государства всей системе народно-общественной жизни. Если в допетровской Руси мы встречаем пусть и острые, но отдельные факты этого противостояния, то при Петре и после Петра видим, как оно превратилось в новую типичную характеристику реформированной России. Последнее совершенно явно прослеживается в изменении самого духа российского законодательства, которое из национально-органического, идущего вслед за опытом жизни, приобретает предопределительно-указной, административно-реформаторский стиль.

Не любя сложностей и стремясь к упрощению всего, что предстояло его преобразовательскому напору, Петр упразднил древнерусскую традицию состязательного судебного прения. Вместо действительного судопроизводства он использовал формы скоротечного розыска, заменив устную тяжбу согласно обычным правовым нормам (которая в древней Руси называлась «пря»), двукратным обменом бумаг между сторонами. При том в отечественные уголовно-процессуальные принципы было введено немецкое понятие следственного (инквизиционного) процесса и лучшим доказательством вины стало собственное признание обвиняемого [3].

Оторвавшееся от исконной национально-культурной почвы государство петербургского периода существенно исказило старомосковскую, весьма одухотворенную и человечную идею православной монархии, призванной действовать в «симфоническом» согласии с Церковью и народом. Бюрократизированное государственное сознание стало строить власть как самодовлеющий аппарат реформ, функционирующий то в режиме непредсказуемой тирании, то по регламенту бездушной «чиновничьей республики» (Л.А. Тихомиров). Этот союз самовластного произвола и бюрократии образовал сам Петр, поскольку он, с одной стороны, упразднил боярскую думу, перестал созывать Земский собор, уничтожил династичность престолонаследия и поставил наследование трона в зависимость от императорского усмотрения, а с другой, устроил правительственный аппарат настолько самодеятельным и автономным, чтобы он был способен заменить самого царя, часто отлучающегося из столицы. Император ничем не обеспечил наиважнейшего условия здорового существования православного монархического государства – союза верховной власти и нации, отняв не только у народа, но и у царя возможность контролировать действие бюрократических органов управления. Петр попытался совершенно отстранить себя даже от судебных функций и под угрозой смертной казни запретил обжалование перед государем решений суда. Только непреклонное стремление народа, вопреки царской угрозе, сохранить традицию челобитных, то есть обычай прямого обращения подданных к царю, заставило Петра воссоздать под немецким названием рокетмейстерской конторы старый челобитный приказ [4].

Петровские реформы привели к началу нового раскола русского общества. Если раскол Русской Церкви в XVII в. явился расщеплением широких народных слоев на сторонников русской церковной старины и сторонников реформированной по греческим образцам обрядности, то раскол, возникший в петровскую эпоху, провел черту отчуждения между европеизированным дворянским верхом и простым народом, остававшимся верным традиционной культуре, восходящей к старомосковским временам. При этом, вытесняемый из областей бюрократизированной государственности и огосударствленной церковной жизни, народно-национальный, земский элемент естественным образом смыкался со старообрядчеством, расширяя социальную почву этого религиозного движения. В свою очередь, по указанию известного историка А. П. Щапова, старообрядчество брало на себя земское дело, продолжая народную традицию общинного совета, схода, собора на путях новой колонизации и новой религиозной пропаганды. Отмечая такого рода тесную взаимосвязь религиозного и социального протестов, историк раскола В.В. Андреев пишет, что «земство, прежде отбивавшее влияние татар и потом западноевропейские нововведения, теперь проявляло свою деятельность исключительно в расколе. В подавленном земстве жили силы почти неведомые центральной власти, но которые раскол подбирал по всем уголкам России… Раскол был проявлением народной земской оппозиции. Чем больше государство должно было стремиться к возрождению народности и значения земства, тем все более росло число приверженцев раскола» [5].

Упреждая в свете этой мысли дальнейшее рассмотрение социально-культурных противоречий, порожденных петровской реформой, заметим, что мировоззренческая пропасть между широкими слоями народа и носителями государственной власти оказывалась столь глубока, что не могла быть уменьшена одними внешними, социально-политическими мерами, пренебрегая серьезной культурной работой, решением задачи культурного синтеза. Внешние же средства, в том числе предоставление значительных гражданских прав населению, без должной культурной подготовки, скорее ухудшали, чем улучшали положение. Вот почему чем больше прав в дальнейшем предоставляло государство обществу, тем более росло число сторонников раскола между обществом и государством.

[1] Андреев Д. Роза мира. М., 1991. С. 158.

[2] См.: Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Отзвук концепции “Москва-третий Рим” в идеологии Петра Первого// Художественный язык средневековья. М.: Наука, 1982. С.239-242.

[3] См.: Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. 2-е изд.- СПб., Киев, 1888. С. 540-541.

[4] См.: Тихомиров Л.А. Монархическая государственность.- СПб., 1992. С. 338-339.

[5] Андреев В.В. Раскол и его значение в народной русской истории.– СПб., 1870. С. 155.