П.А. Вяземский — Злоупотребление словами

Талейран сказал: la parole est l’art de deguiser la pensee, то есть, слово есть искусство переодевать мысль. Заметим мимоходом, что если здесь, в переводе нашем, не переодета, то отчасти прикрыта мысль Талейрана, потому что у нас, между прочим, нет глагола равнозначительного с французским deguiser. Нет у нас и еще кое-каких слов, несмотря на восклицания патриотических, или (извините!) отечественнолюбивых филологов, или (извините!) словолюбцев, удивляющихся богатству нашего языка, богатого, прибавим также мимоходом, вещественными, физическими запасами, но часто остающегося в долгу, когда требуем от него слов утонченных, отвлеченных и нравственных. Но обратимся к нашему предмету.

И в самом деле: сколько людей, которых ум в том только и состоит, чтобы говорить не то, что у них на уме! Но этот поддельный ум не есть ли искусство, которым восхищается слепая толпа, а люди ясновидящие не ослепляются? Рассудительность не поддается сетям, расставленным ей неприятельским умом, а победою над врагом оплошным и хвастаться нечего. Вообще, хитрость — ум мелких умов. Лисица хитрит, лев сокрушает. У многих это пророчество в большой чести. Хотят ли похвалить значительного человека, говорят: он прехитрый! забывая, что современные происшествия решаются не уловками старой хиромантии и что в нашем исследовательном и откровенном веке фиглярство кабинетных кудесников имеет право на одно праздное любопытство толпы, или рукоплескания запоздалых, вздыхающих по тому времени, когда красота была намалевана, испещрена мушками и огорожена фижмами, а истина наводилась красками лжи и обносилась подмостками обманчивости. В обществе можно пальцем указать на людей, добивающихся чести прослыть скрытными хитрецами. Забавники! Они забывают слова Суворова, который был мастером этого дела: «Тот уже не хитер (говорит он), о ком все говорят, что он хитрый человек». При всей своей скрытности, эти явные хитрецы выказывают простодушие ребенка, который, спрятавшись за стулом, кричит: «Ищите меня; я здесь!». Истина есть красноречие слова; прямодушие в деяниях есть, так сказать, красноречие практическое, убеждение на деле. Говорят: трудно достигнуть благодетельной цели. Напрасно! Должно быть трудно достигать вредной. Где идти вернее и свободнее: по прямой или дороге излучистой?

Лживая речь есть святотатство. Употребляя дар слова во зло, мы ругаемся над первейшим даром человека, святынею, ниспосланной ему как орудие, без сомнения благое, а не губительное, орудие любви, а не злобы. От сего преступного употребления речи перейдем к невинным злоупотреблениям слов, неприметно вкравшимся в наш язык и поработившим нас своим своенравным законам. Мещанин во дворянстве ушам своим не верил, когда говорили ему, что он каждый день говорит прозу: многие, может быть, глазам своим не поверят, когда увидят, за какое количество злоупотреблений в своих словах они должны отвечать перед совестью и Русским языком.

Памфил повторяет какой-то счет: сложив единицы, он говорит: «Шесть в уме». Разве это выражение не злоупотребление на языке Памфила? Пускай бы еще вышло по счету: нуль в уме.

Бесчестный искатель пишет бесчестному покровителю и, зная совесть его, как свой или его карман, с которым и с которою он часто бывал в личных или наличных сношениях, без сомнения не прячет от него и своей совести. Легко представить себе разговор этих совестей, подающих весть друг другу. В конце письма однако же выставляет проситель, как будто ни в чем не бывало: с искренним почтением имею честь и проч. О почтении не говорю: каждый друг друга почитает тем, чем он есть на самом деле. Но куда спряталась бедная честь?

У нас говорят: ему простили долг. Разве долг — это грех? В таком случае первородный, ибо кто из сыновей Адамовых, по крайней мере в нашей части света, не должен? Фонвизин в своей Грамматике на вопрос — какой глагол спрягается чаще всех и в каком времени? отвечает: «Глагол быть должным и более всего в настоящем времени, в прошедшем весьма редко, ибо никто долгов своих не платит, а в будущем спряжение глагола не употребительно, ибо само собой разумеется, что всякий в долгу будет, коли не есть». Другое дело — подарить, отпустить долг. Кто-то говорил: Зачем стыдиться бедности? Бедность не порок! Нет, возразил другой, а хуже. Хорошо так порочить бедность, но долгов своих никто не стыдится, следовательно, и прощать нечего. Одни богатые люди бывают должны; бедному никто не поверит, ему не с чего быть и в долгу. Подагра — знак отличия волокитства, говорят во Франции. Долги — почетная грамота на знать и богатство, говорят во всей Европе.

В званиях и титулах часто встречаются злоупотребления. В скольких городах во зло употреблены слова: Совестный судья! Бедный просил капитана-исправника рассудить его дело по совести. «А мне какое дело до совести?» — сказал он, — «Я не Совестный судья!»

Разберите слово сословие и вы увидите, что оно составлено из частиц единородных с совещанием. Но злоупотребление наложило на него руку и придало ему другой смысл: казалось бы, что сослов должно происходить от сословия, но ни мало. Впрочем, иные и сослов, в смысле синонима, не признают за благоупотребленное слово. Во всяком случае, должно бы, кажется, говорить: сослово, сослова. Но слов у нас придается таким лицам, как богослов, острослов и проч.

Во многих комедиях, трагедиях и операх слова: первое, второе и так далее действие и действующие лица — выходят на поверку злоупотреблением слов. Мало ли у нас комедий, в коих все пять действий заключаются в одном действии: пять раз повторяемом поднятии и опускании занавеса. Сколько опер, где только одно действующее лицо: машинист. Сколько водевилей, где главные действующие лица не на сцене, а в креслах, то есть: друзья переводчика, не щадящие ни ладоней, ни совестей своих. Как бы ни будь холодна пьеса, но они свою горячо разыгрывают; как пьеса ни хлопнись в растяжку, а они выхлопают автора и на своем поставят.

«Извольте заплатить мне то, что вы изволили мне проиграть». «Берите, отвечает с досадою наказанный игрок, но знайте, что я проиграл и плачу вам не из воли, а против воли». Глаголы изволить и пожаловать — за душу тянут. Можно ли видеть барина? — спрашивает заимодавец у швейцара, отгадывающего заимодавцев чутьем. — Барин изволит почивать, а пожалуйте в другой раз. Бедный займодатель! Ты уверился, что знатные должники спят Эпименидовым сном! «его сиятельство изволит разругать меня, но обещался завтра пожаловать ко мне откушать», говорит с улыбкою подлости волокита за знатью, и спешит продать рекрутскую квитанцию, чтобы купить стерлядь в 14 вершков. Впрочем, это и у Римлян водилось; ссылаюсь на Марциала: книга десятая, эпиграмма тридцать первая. Каллиодор продал невольника и купил рыбу, которою красилась его пирушка. Марциал на языке своем беспощадном называет это: не рыбу есть, а есть человека.

Взгляните в любой журнал. Вы найдете мысли такого-то и мысли такой-то. Прочитайте их, и вы уверитесь, что у авторов именно мыслей и не достает. По злоупотреблению начали называть мыслями собрание нескольких слов, расположенных на трех или четырех строках, не имеющих связи ни вообще, ни отдельно, но составляющих если не по логике, то по крайней мере по синтаксису полный смысл. Многие называют одну дюжину строф.

N. N., указывая мне на одно место в своем сочинении, извиняется в двоесмыслии. Тут двойное злоупотребление слов, подумал я: он говорит о двух смыслах там, где и одного не доищемся. Впрочем, две бессмысленности можно слить; но два смысла вместе быть не могут. Могут ли быть два средоточия в одном и том же круге?

Изидор величается графом, потому что предок его заслужил кровью графское достоинство. Кто-то рассказывал подробно и плодовито о Риме. «Вы жили в Риме?» спросили его. Нет! Но дядя мой собирался туда ехать, отвечал он.

Спросите у человека, непричастного тайнам светского словаря, что такое большой свет в какой-то столице или земле. Он, вероятно, сперва задумается, потому что привык знать один свет, но после, может быть, скажет, что большим светом должна называться та часть народа, в которой больше число людей. Как же удивится он, когда узнает, что большой свет на земном шаре не составляет и стотысячной частицы малого света? Тут, вероятно, не задумавшись, скажет он, что лучшим светом называется без сомнения часть лучших жителей качествами ума и сердца. Ответ простачка укажет вам, что он равно чужд и свету и узаконенным злоупотреблениям его языка.

Несчастный укоряет барина в жестокосердии и величает его милостивым государем. Государство этого государя на воздухе, а милость в бесчеловечном отказе подать руку помощи тому, который за несколько лет пред тем спас его от гибели.

Начальник дает беззаконное предписание своему подчиненному и требует от него беспрекословного повиновения, но в конце подписывается его покорным слугою. На смех? Нет! Злоупотребление так сбило коренной смысл слов, что белое называется черным. Папа называет себя рабом Божьих рабов; Римский народ величал императоров: ваша вечность.

Иные злоупотребления слов присвоены себе нераздельно некоторыми лицами по праву силы. Не всякий тот брат тебе, кто называет тебя братцем. Это слово не обоюдное в разговоре с знатными. Один из них сказал однажды смиренному новичку: «подай мне, братец, табакерку». Простодушный Гурон, мечтая о всеобщем братстве людей, отвечает ему с учтивостью: «Извольте, братец!» Старший брат никогда не мог простить этого меньшому своему брату.

Разберите слово: добродетель. По законному значению своему должно бы оно выражать: делатель добра, и то же самое, что благодетель. Сверх того, что в этом составленном слове действующий принять за действие, должно заметить еще, что в понятии не отвечает оно Латинскому virtus, которому отвечает в словаре. Virtus значит мужество, доблесть; добродетель скорее соответственно слову bien-faisance, благотворительность. Впрочем и это слово на Французском языке не старое: в первый раз было употреблено оно, то есть создано, аббатом Сен-Пьером в 1725 году.

У нас есть глаголы: исполнить и выполнить. Каждый имеет свое определительное значение; но злоупотребление замешалось и начали последний ставить иногда на место первого. Кто-то, писав к Императору Павлу 1-му, впал в эту ошибку. Государь собственноручно означил на бумаге. «Выполняют горшки, а приказания Царя исполняют» — и возвратил бумагу с выговором. К сожалению, Царь может именными повелениями изгнать успешнее злоупотребления из языка, чем из общества.

Не различать слова: поэт от слова: стихотворец, есть нестерпимое злоупотребление. В них также разность, как в словах: маляр и живописец. Те и другие в своем роде употребляют одно орудие: первые — перо, вторые — кисть. Но Ефрем расписывает двери и окна, Кипренский совместничествует природе. Стихи Петрова — поэзия, поэзия Хераскова — стихи. Сходя таким образом по лестнице стихотворцев, найдем мы на нижних ступенях рифмотворцев, которые также далеки от стихотворцев, как и они от поэтов; нижеследующих можно еще подразделить на бесчисленные разряды и спуститься наконец до бесконечно малых или не умеющих справиться ни с рифмою, ни с рассудком. Края сей стихотворной лестницы заняты одою Державина и хромыми гекзаметрами Тредьяковского. Когда и лучшие гекзаметры на Русском языке, то есть гекзаметры Жуковского и Гнедича, только по злоупотреблению именуются Русскими стихами, то что же сказать о худых гекзаметрах, о злоупотреблении злоупотребления?

Злоупотребление смешало в один смысл слова: безумный и сумасшедший. Русская пословица говорит: пьяный проспится, а дурак никогда. Сумасшедший может проспаться; тот спит без просыпа. Сумасшедшие живут вместе в желтом доме; безумные порознь и в разных домах, не имеющих определенной краски; жребий первых часто в руках у последних. Сумасшествие болезнь, безумие состояние. Слабоумный — слово прекрасное, но иногда неправильно употребляемое. Можно иметь много ума и иметь ум слабый. В ином ум ограниченнее, но слой его тверже. Самое слово: ум так подразделимо и на столько оттенков разливается, что оно постоянное злоупотребление. Умен был и Наполеон и Барков: много ума и творении Монтескье и в записочке светской барыни, приглашающей вас на чай. Жаль, что злоупотребление придало порочный смысл слову: вольнодумец. По настоящему, вольнодумец тот, кто пользуется свободою мыслить. Конечно, многие бескорыстные люди великодушно отказываются от права пользоваться сею свободою: как мудрец, который только и знал, что он ничего не знает, они только и думают, что лучше не думать. Также и во французском языке выражение: esprit fort, злоупотребительно. Вероятно: и русское и французское выражения были в первый раз употреблены не в осуждение. Лжемудрец: вот настоящее клеймо тому, кто употребляет во зло волю думать.

Положение и состояние, при строгой разборчивости в словах, не могут быть равно заменяемы одно другим. Автор в день первого представления своей драмы бывает до поднятия занавеса в мучительном состоянии; иногда по падении занавеса и пьесы в несчастном положении.

В 1812 году, а может и прежде, но в 1812-м году укоренилось злоупотребление слов: пожертвовать и пожертвование. Волость становится дыбом, читая, что такой-то пожертвовал десятью чиновниками, вместо того, чтобы такой-то снарядил десять воинов. Но смех вознаграждать за ужас, когда в след за этим торжественно объявляли, что такой-то миллионщик пожертвовал двадцатью пятью рублями, или какой-то бригадир заржавленною своею шпагою. Это злоупотребление так разошлось по городам и селениям, что в иных местах называли ратников жертвенниками и жертвами.

Одно бессовестное злоупотребление может соединять значения слов: налог и подать. Одно вносится, другое взимается. Подать платится в силу условия между тем, который и платит и которому платят и к пользе обеих сторон; налог налагается в силу права сильного, и если бывает кому в пользу, то редко стороне платящей. Налог налагается завоевателем на завоеваниях; подать подается гражданином правительству в силу законов.

По словам Академии Российской, и даже по здравому рассудку, подобострастие означает подверженность тем же страстям. Злоупотребление, давно уже перемешавшее на языке простолюдинов значение слов: страх и страсть, преобратило и подобострастие в боязливую покорность. Предположим, что подобострастный человек есть тот, которому подобает страшиться. От сего злоупотребления вероятно происходит и пристрастный допрос, не означающий допроса, сделанного с пристрастием к той или другой стороне, но допроса, сделанного с пристрастием.

В светском словаре выражения: добрый малый и добрый человек совершенно поддаются злоупотреблению. Добрый малый обыкновенно называется товарищ, всегда готовый участвовать с вами во всякой пирушке и шалости и обращающийся к вам спиною при первом предложении участвовать с вами в добром деле. Добрый человек, по светскому понятию, есть человек, в коем не достает ни духа на злое, ни души на доброе дело. Сказано о светских друзьях:

В их ласках лесть, коварство вижу,
Их клятвы — звук пустых речей!
О! Как сердечно ненавижу
Большую часть моих друзей!

Можно почти тоже самое сказать о добрых малых и добрых людях: честному человеку позволительно ненавидеть их чистосердечно.

Фон-Визин был большой знаток в словах и мастер расставлять их по оттенкам слов. В одном его отрывке, не изданном, представляя политическую картину государства, неуправляемого положительными законами, он говорил: «там никто не хочет заслужить, а всякий ищет только выслужить; там, кто может — грабит, кто не может — крадет».

Лекарь мою жену зарезал! говорит Арист. А кто ее пользовал? спрашивает Никодим, имеющий несчастный дар всегда во зло употреблять самые употребительные слова.

Он же на вопрос «Здорова ли ваша жена?» отвечает: «К вашим услугам».

А сколько злоупотреблений на языке стихотворном? Один стихотворец подносит оду вельможе и в посвящении величает его благодетелем и высокопревосходительством, а себя ставит ниже травы. С первого стиха говорит он ему запросто: ты, а в конце обещает поделиться с ним бессмертием.

Вельможа, незнакомый с принятыми злоупотреблениями языка богов, кинул оду в лицо поэта и с тех пор говорит: «Я не люблю этих стихотворцев: то они у ног ваших, то с вами за панибрата».

Не помню, в какой-то комедии итальянского театра служанка одной барыни, помешанной на стихах и стихотворцах, говорит ей: Как не стыдно вам знаться с этим народом? Тот, который на стихах открыто напевает вам о любви своей и прямо говорит вам: ты, не смел бы прозою взглянуть на вас.

Что город, то норов, что деревня, то обычай; что век, то слово, или, лучше сказать, злоупотребление слова в чести. У Сумарокова, по возвращении его из Москвы, спрашивали: «Каких людей он там видел?» — Я не видал там людей, отвечал он, там все голубчики. Тогда у Москвичей было в чести слово: голубчик. Но и теперь оно не совсем вышло из употребления. Послушайте: муж жену свою зовет: голубушка! Она отвечает ему: голубчик! Посмотрите этих голубков в домашнем быту, они живут как кошка с собакою.

Покойный Живописец, которому не худо было бы воскреснуть, разумеется с тем уговором, чтобы он приноровил к веку и кисть свою и краски, сказывает, что в его время любовник и любовница назывались болванчиками. Впрочем, здесь может и не быть злоупотребления. Всяким кумир тот же болван, а кто не видит кумира в цели своей любви, своих желаний, искательства? Почетные, современные нам слова, кажется: чудо, чудесный! Нет сомнения, что в наш век видели мы много чудес; но часто чудесное во зло употребляется вместо чудовищного.

В Словаре Академии: лихой и злой имеют невыгодное значение. В дополнениях к нему должно бы прибавить, что на языке офицерском имеют они совершенно иное. «Посмотрите на молодого гусара N. N. — чудо на лошади! Как лихо ездит и зло одевается!»

На языке людей случайных и должников «завтра» не ограничивается простонародным смыслом. Они почитают злоупотребительным наименование этим словом дня следующего за нынешним и придают ему значение обширнейшее, а иногда и неограниченное. Спросите об этом искателей и заимодавцев.

Я люблю злоупотребительное выражение: он улыбнулся, в смысле: он умер. Но у нас оно употребляется в презрительном и несмешном значении. Желательно, чтобы только о смерти доброго человека говорили: он улыбнулся.

Иные общества и лица отдельно пользуются некоторыми злоупотреблениями слов, не оправданными, так сказать, народным злоупотреблением. В Казани, вместо того, чтобы сказать про человека: он влюблен, говорят или говорили несколько лет тому: он сидит, потому, что тайна любви одного значащего человека в городе огласилась тем, что он в театре сидел всегда в ложе у одной женщины. В столице говорят про иного: «он в силе». Если бы судьба поведала нам свои тайны, то мы увидели бы, как слабы эти силачи в единоборстве с нею!

Кто-то имел привычку говорить беспрестанно: наконец, и рассказывал продолжительно; долго прослушав его плодовитое повествование, Нелединский прервал его на новом наконец и сказал: «Нет! Теперь уже не обманете!» и откланялся ему навсегда. Вольтер говорит о Saint-Empire Romain: pourquoi Saint? Pourquoi Empire? Pourquoi Romain? Эта шутка часто приходит мне в голову, когда встречаюсь с иным действительным тайным советником. Как и тут не спросить: в чем он действителен? Какая заключается в нем тайна? Кому и что он советует?

А можно ли счесть злоупотребления слов в заглавиях книг, журналов и проч.? Выставляйте на книге заглавие ей приличное, а не злоупотребительное, и сколько из них останутся в книжных лавках, не уловляя добросовестной доверчивости тех читателей, которые судят вещи по ярлыку.

Вместо Рассуждение о… скажите: Бредни о, помня, что слово: рассуждение происходит от рассудка. Вместо: Друг просвещения, выставьте: Недруг просвещения. Не говорите: такой-то перевел Горация, но скажите: — «такой-то развел Горация», т.е. развел его в жидкости своих водяных стихов. Переводить, перевесть употребляется у нас в значении и уничтожить. Например говорят: Дмитриев перевел многие басни Лафонтена; Жуковский перевел Шильонского узника. Это так; но говорится и этак перевесть крыс мышьяком.

В разговорах и книгах по большей части словами играют, как шашками, которые игрок переставляет на удачу или по прихоти с места на место. Вот от чего спор о мнении может часто стушеваться спором о словах. В первом случае есть еще надежда согласить и склонить на мировую спорщиков; в последнем нет никакой надежды. Дело в том, что о мнениях спорят люди умные и образованные, о словах упрямые невежды, или, как злоупотребление иногда величает их, ученые.

 

Впервые опубликовано: «Московский телеграф». 1827. Ч. 13. Отд. 2. С. 6-23.

Петр Андреевич Вяземский (1792-1878) поэт, критик, государственный деятель.