Юрий Булычев «Кризисные явления Русского народа в ХХ веке»

«Природа кризисных явлений в духовной жизни русского народа в ХХ веке»

Выявляя природу духовного кризиса русского народа, следует прежде всего учитывать глобальные, всемирные предпосылки упадка христианской веры, патриотического чувства, национального сознания, распространения материалистического мировосприятия, широкого использование преступных методов при разрешении политических и экономических проблем.

Капиталистическое развитие сначала европейских, а затем и остальных стран, вынужденных идти по пути западной цивилизации, повсюду сопровождалось кризисом традиционных общественных организмов, формированием потребительского общества, торжеством низкопробной массовой культуры, нарастанием бездушности и механистичности в человеческом существовании. Люди Запада, констатировал французский мыслитель-традиционалист Рене Генон, преуспели в повсеместном насаждении своего антитрадиционного и материалистического мировоззрения. Запад, в конечном итоге, навязал себя миру только с помощью грубой силы, так как только в грубо материальной сфере состоит единственное преимущество западной цивилизации. “Западная экспансия – это экспансия материализма во всех его формах, и она не может быть ничем. Ничто не способно опровергнуть эту истину – никакие моралистические оправдания, никакие гуманитарные восклицания, никакие пропагандистские уловки, никакое (подчас довольно ловкое и искусное) внушение, пытающееся прикрыть эти разрушительные цели. Отрицать ее могут либо законченные простаки, либо люди, непосредственно заинтересованные в осуществлении “сатанинской” в самом прямом смысле этого слова операции” [1], — делал вывод Р.Генон.

Основной порок рожденного на Западе технотронного капиталистического общества определяется тем, что в целях поддержания огромного механизма производства и потребления людям навязываются ложные, искусственные потребности, подавляющие духовность человеческой личности, ее свободу и самобытность, замечает известный американский философ Герберт Маркузе. Возникает “одномерная”, по сути тоталитарная, социальная система, отличающаяся покойной комфортабельной несвободой. В этой системе большинство преобладающих потребностей (расслабляться, развлекаться, потреблять и вести себя в соответствии с рекламными образцами, любить и ненавидеть то, что любят и ненавидят другие) принадлежит к категории ложных потребностей [2] . В итоге извращается внутренняя жизнь личности, утрачиваются смысл и некая высшая ценность человеческого существования. Человек становится насквозь манипулируемой безличной единицей потребительского массового общества, попираемой и в конечном счете пожираемой тотальным, самодовлеющим механизмом рекламы, производства и потребления.

Другой современный мыслитель Йохан Хёйзинга отмечает, что в развитом индустриальном мире культура сводится к обслуживанию физиологических нужд человека, определяясь критериями комфорта, здоровья, безопасности. Тем самым “понятие культуры фактически переводится на животный уровень, где оно теряет свой смысл” [3] .

Необходимо добавить, углубляя рассуждение, что основной фактор «декультурации» западного общества объясняется не столько влиянием самой по себе индустриальной цивилизации, сколько историческим разложением христианской традиции и параллельным усилением либеральной идеологии, превозносящей не столько свободу, сколько самодовлеющую способность выбора, определяющуюся принципом: хочу свободно хотеть того, чего захочу. Человек, который утратил веру в сверхличные, объективные ценности и превознес личный произвол, мог сделать и сделал высшей ценностью благополучие настоящего момента, длящееся удовольствие. Поскольку же удовольствие всегда временно и конкретно, постольку человек должен был, в своем стремлении к абсолютизации относительного, попытаться остановить «прекрасное мгновение». Попытка такого рода остановки, радикально проведенная в жизнь, воплотилась в западной наркомании, глубоко и закономерно поразившей «декультурирующееся» общество. Идеологическое же воплощение потребности остановить миг благополучия и счастья выразилось в имитировании всеми возрастными группами западного общества юношеского возраста – возраста физически наиболее приятного, оптимистического, легкомысленно-счастливого, но исключающего какой-либо трансцендентный духовный горизонт и обращенного к посюстороннему миру.

Если в западных странах духовный кризис обусловлен глубоким разрушением христианской религиозной традиции, извращением человеческой природы, культурной легитимацией потребительского (мещанско-буржуазного) «идеала», всеобщим распространением гедонистско-потребительской психологии, наконец, извращением самой человеческой природы, то в России этот кризис объясняется другими причинами. Он имеет корни не в крахе Русского Православия, не в культурной легитимации буржуазного мировоззрения, и не в подрыве понимания человеческого естества, а в цивилизационном давлении со стороны Запада и в ослаблении связи социальной жизни со сферой религиозной традиции, нравственности, национальной культуры, произошедшим в силу целого ряда особых культурно-исторических причин.

На первое место среди этих причин следует поставить некоторую традиционную слабость интереса восточного христианства, глубоко усвоенного Россией, к земным делам, к проблемам социального развития, совершенствования   науки, техники, в целом интеллектуальной культуры и цивилизации. На русской почве в московский период сложилась тенденция обскурантистского отношения к науке и философии, что вызвало реформы Петра и сознательное оттеснение Церкви от общественно-культурной жизни со стороны модернизировавшего русскую цивилизацию государства.

Второй причиной слабости религиозно-национального начала в отечественной культуре можно считать деятельность западнической интеллигенции, сложившейся в итоге петровской государственной европеизации страны. Такого рода процесс по сути дела превратил огромную часть образованного верха в «колонию» носителей духа иной цивилизации, осуществлявшую политику «внутреннего колониализма» относительно своего народа в периоды петербургского крепостничества, антиобщинного либерализма «великих реформ» и «думской монархии». Логическим результатом мировоззренческого и психологически-бытового отрыва интеллигенции от народа явился стихийный срыв процесса буржуазной либерализации России, упорно осуществляемого интеллигенцией и государством на протяжении десятилетий. Либерально-буржуазная революция «сверху» способствовала, как мы ранее образно замечали, бессознательной «аллергической реакции» со стороны народного организма, а именно – революции «снизу» в октябре 1917 г. , которая оказалась парадоксальным явлением, консервативным и даже «реакционным» по своим духовным источникам и радикальным по социальным формам.

Здесь мы переходим к третьей причине упадка русского самосознания – к уродливому развитию русской культуры, как и культурной жизни всех народов России, под прессом советского тоталитарного государства. Ведь во всех своих мероприятиях с начала и до конца коммунистические руководители исходили из интернационалистических, атеистических и материалистических установок, по своей сути враждебных всем духовным основаниям культурного творчества. Большевики изначально не понимали и не желали решать исторические проблемы России средствами культуры, культурной политики, а потому исторически не преодолели, не изжили ни одной проблемы. Они их на время просто уничтожили вместе с их явными носителями – различными классами российского общества, лидерами всех традиционных мировоззрений и политических течений, начиная от «черносотенцев» до социал-демократов-меньшевиков. Однако, как видели мы, рассматривая регенерацию традиционных начал и противоречий русской культурной жизни, естественно не разрешенные, искусственно подавленные проблемы ушли в подполье и подсознание общества и сразу же с новой силой дали о себе знать в условиях расширения общественно-культурной свободы.

Коммунистические вожди проявили склонность опереть ходульную, идеологически вымышленную «советскую культуру» на культурное наследие «золотого века» Императорской России, привлечь на свою сторону органический русский патриотизм и русское великодержавное чувство, только затем, чтобы сохранить свою власть, укрепить свой режим и продлить его существование. За пределами этого «шкурного» интереса денационализированным и обездушенным функционерам партократии были изначально чужды какие-либо национальные побуждения. Поддерживая внешний колорит многонациональной державы с русским структурообразующим большинством за счет ансамблей народных песен и плясок, большевики с самого начала и до конца не только не думали развивать культурное самосознание русского и других «советских народов», но всячески его подавляли. Национальные особенности, разногласия, противоречия повсеместно замалчивались, культурно на разрешались искусственно заглушались с точки зрения идеологически мертворожденной концепции «советского народа – новой исторической общности людей». Практически многонациональный СССР строился не на национально-союзной основе, предполагающей связь элементов по типу: нация плюс нация, культура плюс культура, а на интернационально-унитаристской: партократическая элита плюс элита; советизированная масса плюс масса. Социально активные носители и выразители традиционных религиозных и национально-культурных ценностей преследовались во всех республиках Союза. Мы видели это на примерах, взятых только из истории русского культурного подполья, но процесс подавления национального самосознания можно распространить на весь СССР. Официальный же общегосударственный культ именно русских культурных традиций, в условиях подавления свободы мысли, слова, творческой деятельности и естественного развития всех национально-культурных укладов, только провоцировал отвращение от русско-российского как представителей иных «советских народов», так и значительного слоя самой русской интеллигенции. Для этого слоя «русское» становилось синонимом советского, деспотического, тоталитарного.

В сложившейся культурно-исторической ситуации для многих интеллигентов-«образованцев», а также для большой части существенно «образованской» правящей номенклатуры, источником якобы подлинных культурных и жизненных ценностей оказывался Запад. Для «диссидентов» Запад был желанным «запретным плодом», ассоциирующимся со свободой духа и жизни, богатством творческих возможностей. Для партийно-советской номенклатуры, избалованной относительным комфортом и претерпевавшей, выражаясь ее же языком, «буржуазное перерождение», Запад служил эталоном житейских благ и соблазнял широтой возможностей материального благоустройства. Верхушка советского партийно-государственного руководства к 1980-м годам уже чувствовала себя органической частью мировой элиты, легко проникалась ее идеями, ибо, как и она, поддерживала внутри СССР интернационалистический тоталитарный строй, в принципе аналогичный глобальному западному проекту «нового мирового порядка».

Сказанным объясняется плавный переход советской номенклатуры от идеологии коммунистической оппозиции Западу к чуть ли не полному идейному и политико-экономическому подчинению России западным интересам. Разделив между собой СССР и встав во главе «независимых государств», бывшие советские руководители, поддержанные либеральной интеллигенцией, нанесли новый и, видимо, самый страшный удар по русской культуре. Этот постсоветский удар является четвертой и последней причиной духовного кризиса русского народа, угрожающей его внутреннему разложению и, соответственно, историческому существованию.

Опасность сложившейся ныне ситуации проистекает из того, что в условиях исторического ослабления русского народа и глобальной культурно-информационной экспансии Запада правящие в России круги принципиально отказались от государственной поддержки традиционных форм культурной жизни и начали проводить в отношении ее принцип «свободного рынка».

Здесь нужно напомнить, что на протяжении более чем полутора столетий в России осуществлялась модель «государственной культуры», в том смысле, что сфера культурной жизни, ее традиционные формы рассматривались как государственно значимые и всесторонне поддерживались верховной властью. Русская православная монархия представляла собой государственность не экономического, не политического, а духовно-культурного типа, непосредственным образом базировавшийся на авторитете религиозно-нравственных ценностей и ориентаций традиционной культуры в сознании российского населения. Поэтому верховная власть покровительствовала не только Церкви, но также классическому искусству, литературе, историографии, науке, музейному делу, осуществляя их государственно-экономическую поддержку. После Октябрьской революции культура снова приобрела государственное значение. Театр, симфонические оркестры, кинематограф, музеи, библиотеки, многообразные творческие союзы финансировались из государственного бюджета, а сфера народного образования была важной областью правительственной политики и капиталовложений. При всех нам известных изъянах советского государства страна жила самобытной культурной жизнью, отражающей вековые духовные ценности прежде всего русского народа. В СССР сохранились и развивались все исторически сложившиеся в России направления классического искусства, огромное социальное значение имела литература и кинематография, которые были проникнуты высокой духовно-нравственной проблематикой. Страна читала и обсуждала одни и те же книги, смотрела одни и те же фильмы, пела одни и те же песни, сочувствовала общеизвестным гонимым и преследуемым, объединясь при этом в «соборности» душевных переживаний и побуждений. И это продолжало делать нашу страну в век мирового торжества бездушного индивидуализма единым народным организмом душевной правды и совести.

И вот впервые за столетия в России осуществляется попытка построить экономическое, рыночно-буржуазное государство, не интересующееся судьбой культуры и оставляющее его на произвол рыночных стихий. На смену практиковавшемуся коммунистами отделению Церкви от общества и культуры приходит «демократическое» отделение культуры от общества и государства. Судя по опыту Запада, не трудно представить себе, что сулит нам эта перспектива. Ведь рынок не только ценностно не нейтрален по отношению к культуре, но повсеместно служит понижению культурных ценностей, согласно инерции предоставленного самому себе человеческого сознания. Общеизвестно, что «домашний» ребенок, отданный на воспитание грубой житейской стихии, или погибнет в ней или вырастет суровым и безжалостным представителем «волчьей» психологии. Точно такая же судьба ожидает отечественную культуру, исторически выросшую в условиях государственного протектората и по идее призванную бороться отнюдь не за место на рынке рекламы и услуг, а за обогащение нравственного и эстетического опыта человечества. Более того, в новых «демократических» условиях нас ждет не только нравственное одичание, но государственный распад, ибо такую пространную страну со слабой плотностью населения, как Россия, невозможно сплотить без государственного обеспечения единства идеологического, информационного, культурного пространства. Именно это геополитическое обстоятельство и обусловливало державообразующий духовный статус русской культуры в исторической жизни Российского государства.

[1] Генон Рене. Кризис современного мира.- М.: Арктогея, 1991. С. 97.

[2] Маркузе Герберт Одномерный человек. Исследование идеологии Развитого Индустриального Общства. М.: REFL-book, 1994. С. 7.

[3] Хёйзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня.- М.: Прогресс-Академия, 1992.       С. 264.